Не обошли его вниманием и советские писатели. Крупные произведения создали о нем осетин Дзахо Гатуев и чеченец Магомет Мамакаев, Киностудия «Востоккино» в свое время выпустила художественный фильм «Зелимхан», который с большим успехом демонстрировался не только в нашей стране, но и за рубежом.

Страницы прошлого

Это искусство. Велико его воздействие на наши чувства. Однако ничем не заменить живого слова очевидцев. И вот еду в Ведено к Зелимхановым дочерям - свидетелям его удивительной жизни.

«Зелимхан был горец как горец, со всеми чертами настоящего горца, настоящего мужчины. Родина его - Харачой. В дупле российского империализма родился Зелимхан... Царские сановники не щадили горцев. Отбирали лучшие земли. Таскали непокорных за бороду. Издевались над национальными обычаями. Было все это у чиновников «системой, а наивный харачоевец к ним же шел искать защиты. От обид, И не находил», - перечитывал я в пути повесть Дзахо Гатуева «Зелимхан».

Оставшиеся в живых потомки Зелимхана - две дочери - поселились в Ведено, близко от родного Харачоя. Младшая, Энисат - сухонькая, очень подвижная женщина. Ее старый приземистый дом стоит на высоком берегу говорливой речушки. С крыльца открывается живописная панорама: Чермой-лам с его лесистыми склонами и посеребренными вершинами, рощи, поляны. По этим местам грудью вдыхал чистый горный воздух.

Вхожу в комнату. Обращает на себя внимание большая цветная фотография Зелимхана, что висит на стене. Усадив меня на нары, Энисат открывает свой заветный сундучок, бережно достает семейные фотографии и документы, а также книги и газеты на русском и чеченском языках, в которых с разной целью, но, так или иначе, рассказывается о ее незаурядном отце. Раскладывала она их на столе очень долго, особенно если учесть мое нетерпение. Она специально тяну¬ла время: оказывается, уже поехали за старшей, Меди, и долж¬ны были вот-вот вернуться. Без нее начинать разговор Энисат не хотела. Еще возьмет да и обидится старшая сестра, что младшая вперед сунулась (младшей 74 года). Лучше подождем. Привезли Меди.

- Пожалуй, начать следует с женитьбы Солтамурада, младшего брата Зелимхана, - сказала Энисат в раздумье. — Он любил — и не безответно — красавицу Зезаг из местечка Эшал-Хоти. Когда в очередной раз он пошел к источнику на свидание, девушка сообщила, что ее против воли выдают замуж. Договорившись с ней, наш дядя увез просватанную Зезаг. В общем-то, событие обычное в горском быту. Но в переговоры сторон вмешались власти в лице харачоевского старшины. Власти потребовали возвращения Зезаг, не дожидаюсь конца переговоров. И ее вернули родителям...

Это была завязка острого и сложного сюжета. Развитие действия привело Зелимхана, его отца Гушмазуко и еще двух ближайших родственников в заключение. Бехо — столетний дед Зелимхана и самый почитаемый в Харачое человек

пошел в крепость Ведено к полковнику Добровольскому просить за них. Был убежден, что большой начальник имеет боль¬шой ум, правильно рассудит и отпустит. Но полковник обозвал его старым козлом, схватил за седую бороду и с силой толкнул (кого бояться большому начальству?). Много ли надо Старику? Он упал, переломив ногу. Вскоре Бехо умер. A Зезаг, из-за которой разгорелся весь этот сыр-бор, выдали замуж в селение Махкеты за сына старшины.

Энисат рассказывает, как Зелимхан сделал пролом в стене грозненской тюрьмы и бежал на волю. Он отбил Зезаг, убил Добровольского. Стал абреком.

Зелимхан сводил счеты с крупными чиновниками, которые злоупотребляли властью. Не стало житья людям от нового начальства — полковника Галаева. Не раз предупреждал его Зелимхан, напоминал об участи Добровольского, Не внял советам полковник Галаев. И Зелимхан застрелил его. Зелимхан никогда не трогал бедняков, к какой бы национальности они не принадлежали. Наоборот, сочувствовал им, случалось, помогал. Так Зелимхан Харачоевский становится народным заступником. Вся Россия знала его.

В горах. (Вспоминает Энисат Зелимханова)

О популярности Зелимхана свидетельствует фотография, которую мы рассматриваем вместе с сестрами. Вверху старым шрифтом написано: «Взятое в плен семейство Зелимхана». На снимке изображены: по краям — маленькие тогда еще Энисат и Меди, в середине усажена мать, Бици, с младшим Умар-Али на руках. Перед ней, подбоченясь, стоит старший из сыновей Магомед — пяти лет. Оба мальчика в папахах. Это была почтовая открытка, выпущенная земской почтой. Она напомнила Энисат ставшие далекими по времени события:

— Жизни в Харачое не будет, — сказал наш отец маме.— Собирайся, будем искать себе прибежище на стороне. — Вот видишь гору? — обращается Энисат ко мне. — За ней есть местечко Зёрх. Сначала мы скрывались там. Потом нас гостеприимно приютила Ингушетия. У отца был друг , он особенно старался. Но однажды Зелимхан сказал ему: «Я боюсь за тебя. Если донесут, что ты прячешь нас, несдобровать тебе. Баркалла тебе за все. Теперь я бы хотел подальше в горах поставить шалаш и в нем пожить».

Хороший шалаш соорудили ингуши. Листьями посыпали сверху, листьями устлали пол. Наше новое жилье стояло на крутом склоне, а далеко внизу шумела быстрая горная Асса. Как орлиные гнезда, прилепились к скалам сакли аула Нялха. Мы, дети, любили смотреть на него с каменной ступеньки на краю обрыва. Тогда он виден был как на ладони. Продукты нам поставляли ингуши, привозил и отец. Зелимхан уходил, а с нами за мужчину оставался его самый младший брат Бийсултан (от второй жены Гушмазуко). Ему и было-то тогда четырнадцать лет. Он, я, Магомед — мы уходили пасти корову.

Была осень: деревья оголялись, выпадали пушистые снежинки. В такую пору мы отпустили животное попастись, оно не забредало далеко. Бийсултан пошел посмотреть, где оно находится. Но вскоре вернулся. «Корову я не нашел, — сообщил он, — а вот что обнаружил». Оказывается, Бийсултан гля¬нул с нашего излюбленного местечка на аул Нялха и заметил стадо, которое двигалось по узким улочкам. Вернее, ему показалось, что это скотина. Когда на солнце блеснули штыки, мальчик понял: солдаты. Значит, кто-то уже сообщил о том, что Зелимханова семья скрывается здесь, в горах Ингушетии. «Бици, — обратился Бийсултан к нашей маме, — нам срочно надо уходить».

У нас были легкие подушки — их сбросили в пропасть. Швейную машинку зарыли. Кое-что уложили в мешок и запрятали между каменными плитами. Вяленое мясо, сахар, другие припасы, теплое одеяло, детскую одежду и все самое-самое необходимое забрали с собой. Шалаш завалили и двинулись в путь. Настигла ночь. Одно одеяло расстелили между высоких чинар на толстый слой листьев, уложили детей, вторым одеялом укрыли. Наша мать, Зезаг и Бийсултан сели. Мы лежим, глядим в небо. Я увидела Стожары и обращаюсь к братишке Магомеду: «Чур, это мои звезды». «А это мои», — указывает он на другие созвездия. Лежим, звезды считаем. Какие заботы у детей? За этим занятием и уснули.

Чуть рассвело, двинулись дальше. Я потеряла обувь, поранила ногу об острые камни. Бийсултан заметил кровь, оторвал рукав своей исподней рубашки и сделал перевязку. Повел меня за руку. Добрались до солнечного склона. Стали смотреть в зелимхановский бинокль, не окружены ли недругами. Передавали из рук в руки и выронили в расселину.

Сошли к Ассе. За рекой жили хевсуры, решили к ним податься и переждать у них некоторое время. Невелика река, но течение сильное. Поэтому женщины не осмелились нас перенести на себе. На счастье, как подумалось взрослым, на муле в нашу сторону ехал хевсур. Мать жестами попросила перевезти детей через реку, обещала деньги. Однако он растопырил пальцы на обеих руках и дважды хлопнул в ладоши. И показал рукой кругом. Стало ясно, что мы окружены солдатами, что вперед хода нет. Повернули обратно. Нашли ровную каменную плиту, над ней высился каменный козырек. Там устроились на ночлег. Бийсултан каждого из детей за руку отвел туда, наверх всех обнял, поцеловал и стал прощаться. «Пойду искать своего брата», - сказал он. Наша мать Бици уговаривать его, чтобы он остался. Бийсултан остался непреклонен. Он ушел, шагая назад, пока не скрылся из виду.

Наутро начали выкрикивать какие то слова и катить на нас валуны, Благодаря каменному козырьку нас не раздавило. По нему валуны соскальзывали, и падали в пропасть. Что же было дальше? Бици крикнула по-чеченски, что они одни, женщины и дети, сопротивляться не могут, и если среди наступающих есть кто-то, понимающий по-чеченски, пусть подойдет. Сказала, что они сдаются.

— Нас отвели к начальству,— продолжала Энисат. — Развели всех поодиночке, чтобы не могли слышать друг друга на допросе. В Нялхе провели трое суток. Чего они выжидали, не знаю. Наконец, тронулись в путь. Помню хорошо, как доехали в одно ущелье. До моста через Ассу оставалось мало расстояния, когда князь Андроников, возглавлявший операцию, спросил у ингуша: «У вас, у чеченцев и ингушей, позор, если жену отнять?» «Самый большой позор», — ответил тот. «Так я у Зелимхана двух жен отнял, детей отнял, — похвастался начальник. - Посмотрим, такой ли он джигит ,как о нем рассказывают».

Он скоро узнал, что Зелимхан джигит. Как только Андроников въехал на мост, пуля сразила его. А лошадь из-под седока свалилась в реку. Когда нас привезли в станицу Слепцовскую, русские женщины выносили нам в фартуках спелые яблоки, лепешки, другие продукты и кидали в фургон.
Мы прошли через владикавказскую тюрьму и сибирскую ссылку. Тогда-то и выпустили почтовую открытку, которую ты сейчас видишь.

В сибирской ссылке. (Вспоминает Меди Зелимханова)

—Четверо суток мы плыли по Енисею на пароходе,- начала Меди. — Нас сослали в Енисейскую губернию, Минусинский уезд. О прибытии семьи Зелимхана даже газеты писали. Поначалу мы думали, что страшно жить в суровом краю, в «синей Сибири», о которой чеченский народ сложил много печальных песен. Но вскоре мы обрели много искренних друзей сибиряков, и на душе стало теплее. Остановились мы в Ермакове. Любую мужскую работу по дому нам выполняли двое русских—Аркадий Петрович и Николай Трофимович. Последний был замечательным плотником. Но особенно запомнилась политическая ссыльная девушка Валентина Михайловна Карташова, Мы жили на первом этаже рубленого дома, она — на втором. Она мне сказала, что я сама смогу читать газеты, в которых описываются подвиги моего отца, что мне обязательно надо учиться. Регулярно уводила меня к себе и обучала грамоте. Так я и научилась писать и читать.

Однако власти узнали, что Валентина Михайловна помогает семье абрека Зелимхана, и выслали ее в Минусинск. Мы переживали разлуку с ней, но что мы могли сделать? И вот однажды ночью к нам постучались — осторожно, но настойчиво: тук-тук-тук. На улице была лютая зима, надо бы впустить гостя, даже незваного, но — боялись. Тихий голос требовал: «Зезаг, открой дверь, Бадик — так меня называл отец — открой, Аниска...» Все ж не решались впустить незнакомца, спрашиваем: «Мы боимся, кто ты такой?» «Валентина Михайловна», — отвечает. Тогда дверь открылась мгновенно.

Картошовова была в маске, при здоровенных усах, в мужичьей шапке ушанке. Бросилась в объятия: «Мои родные!». Привезла целых два мешков подарков: пальто, шапки, валенки, а для Энисат даже муфту. Всех нас приласкала, поплакала с нашими женщинами и в ту же ночь уехала на тех же санях и с тем же кучером. Ведь она не имела права без особого разрешения покидать Минусинск.

Через два года нам разрешили вернуться на родину. Валентина Михайловна приехала провожать нас. Привезла целую корзину сдобных булочек, две четверти молока, вареные яйца, всякого другого съестного. Это в дорогу нам. Все наши соседи -русские также пришли нас провожать. А когда убили нашего отца Зелимхана, Валентина Михайловна, узнав об этом из газет, написала нам в Грозный соболезнование.

Только прибыла семья наша на железнодорожный вокзал в Грозном после сибирской ссылки, с двух сторон стали вооруженные стражи, и нас сфотографировали. Вот снимок, — показывает Меди, — Мы с Энисат стоим отдельно, будто знали, что в живых останемся одни.

Наши оба брата погибли в борьбе за Советскую власть. Магомед — в начале двадцатых годов во время кулацко-мулльского мятежа в селении Махкеты. Младший, Умар-Али Зелимханов, с 1943 года служил в органах государственной безопасности, принимал активное участие в ликвидации банд в районах нашей республики. В апреле 1947 года погиб при исполнении служебных обязанностей. Его документы и погоны храним на память.

После становления Советской власти имя Зелимхана стало почитаемым. В Шали, на месте, где его убили, организовали колхоз его имени. Хорошо помним, как приезжал Дзахо Гатуев, как он интересовался всеми подробностями нелегкой жизни нашей семьи. Когда выходила книга, нас возили в Ростов, ознакомили с ее содержанием и попросили расписаться. Когда снимался фильм, артисты прислали свои фотокарточки. Их тоже храним на память. Вот они, смотри. Магомед Мамакаев также беседовал с нами, и мы ему рассказывали все, что знали об отце.

У обеих дочерей — свои семьи: дети, внуки и даже правнуки. Они рады сегодняшнему дню, счастливой жизни, о которой так страстно мечтал их знаменитый отец абрек Зелимхан.

А, САГАИПОВ, спец. корр. «Грозненского рабочего».
«Грозненский рабочий» 26.08.1977 г.