Кавказа гордые сыны
Сражались, гибли вы ужасно…
А.С. Пушкин

В северокавказских литературах тема благородных разбойников тесно связана с фольклором и мифологией. Достаточно назвать такие романы, как «Шум бури» К. Фарниева (Коста Фарнион), «Родные горы» чеченского писателя М. Мамакаева, «Зелимхан» ингушской поэтессы М. Исаевой, повесть «Абрек» адыгского писателя Т. Керашева и др. В 1932 году появился роман классика грузинской литературы М. Джавахишвили «Арсен из Марабды», и последний в этом ряду роман 70-х годов «Дата Туташхия» Ч.
Амиреджиби, несомненно, одно из наиболее значительных явлений
литературы ХХ века.

Д. Гатуев к теме абречества обратился одним из первых писателей начала века: он поднимает ее в стихотворении «Абрекам» (1912), вошедшем в сборник «Поэзия горцев Кавказа»; в рассказе «В абреки» (1914) и, наконец, в романе «Абреческое племя» и др. Зачин повести Дзахо Гатуева «Зелимхан», первые же ее страницы, напоминают нам некий сказ: «…Родословная Зелимхана несложна, если начать ее с Бехо. Бехо родил двух сыновей. Сыновья родили пятерых. И четырех девушек: Хайкяху, Эзыху, Дзеди и Зазубику. И во всем селении Бехо единственный был седобородым, таким, как века, что выпирают неотесанными плитами на харачоевском кладбище»…

В повести «Зелимхан» изначально обозначен не только настрой, характер ее стиля, но и сквозные темы: социально-религиозная, историческая. «Зелимхан был горец как горец, со всеми чертами настоящего горца, настоящего мужчины. Родина его – Харачой. В дупле российского империализма родился Зелимхан. Первые впечатления детства у Зелимхана те же, что у каждого чеченца: Шамиль времен шариата…» (выделено мной – Н.Ц.).

Психология людей, свойственные им предрассудки,особенно национальные, искореняются, изживаются трудно, они весьма живучи. У обитателей Кавказа, или, как их именовали в прошлом, туземцев, отсутствует, по мнению российского обывателя, даже такое возвышенное чувство, как любовь. «Существовал взгляд, что у горцев такое чувство отсутствует вовсе. Обычай умыкания девиц или же приобретение себе жены через уплату энной суммы денег – калыма – был основанием для такого взгляда, утверждением которого добивались все той же цели: доказать худосочность для культуры и цивилизации горской породы людей. Людей с позволения сказать.

Горская любовь – это не результат сцепления встреч,разговоров и всего того, что по традиции сопровождает у европейцев «соединение» двух существ отныне и присно и вовеки…» Зелимхан, герой повести Гатуева, наделен всеми чувствами обычного человека: «он добродушен, остроумен и разговорчив»,и, как многие, вступившие на путь абречества, смел и бесстрашен. «…Зелимхан обыкновенный человек, отец обыкновенный, ласковый, добрый. Усаживал маленькую Мэдди на колени, гладил ее, называл придуманным ласковым «Бадик», Энист называл «Эни». Смотрел и не мог оторваться от Магомета, спеленутого в зыбкой деревянной люльке. Смотрел и мечтал. Вернуться домой и зажить всем вместе.

- Нет, уедем в Турцию…
– В Турцию?!
– В Турцию, Турцию. Не страшись. Не навсегда. Когда царя не будет, когда царского начальства не будет – вернемся.
– Да разве может быть так, чтобы царя не было? Чтобы
начальства не было?
– Может. У нас в Чечне до русских так было. Этот царь – не наш царь. Русский. Русские пришли и заставили слушаться своего царя. А французы сами себе царя выбирают»…

Тяжела была на чужбине доля не только абреков, но и простых трудовых людей, доведенных царским самодержавием до отчаяния, и вынужденных «из-под родного одеяла», с насиженных веками мест податься на чужбину – о их судьбе поведал абхазский писатель Баграт Шинкуба в романе «Последний из ушедших».

Зелимхан отстаивает не только собственную независимость и свободу, но и своего народа. «…Столкнулись два мира. Все, что делал царизм, что, по мысли его, было справедливо, противоречило харачоевским представлениям о справедливости… Лишившись земли, отнятой великодержавным государством в пользу казачества, племя вело непрестанную активную борьбу за нее как основу своего культурного развития». Примечателен в повести диалог, который происходит между Зелимханом и офицером царской армии.

«– Я – Зелимхан, решающий народные дела. Я – абрек Зелимхан, ты – Шабадиев. Я служу народу, ты служишь царю. Я – чеченец,
Шабадиев, ты – ингуш, Шабадиев, но мы оба мусульмане, горцы мы оба. Я хочу знать, кто ты больше, офицер ты больше или ингуш ты больше»…

Или: «…Полковника Курдиева убил бы еще Зелимхан. Ингуша, который за царя, за начальство. Потому что за царя он, потому что за начальство он, потому что за свой живот»…

Повесть Гатуева завершается гибелью Зелимхана, взятого многочисленными солдатами в кольцо; раненый, он отстреливался до тех пор, пока мог держать винтовку в руках. Сцена гибели абрека написана графически скупо, и за всем этим угадывается сочувствие автора к своему герою: «…Зелимхан у Юмурзы на хуторе лежал. Хутор маленький. Два дома на речке Шали-Ахк. Поляна там в лесу, и поэтому хутор там. На поляне кукуруза посеяна.Зелимхан в комнате лежал. Один. Лампа жестяная горела, и он одетый лежал»…

Всю ночь отстреливался смертельно раненный абрек, а когда иссякли последние силы, и когда он почувствовал приближение конца, Зелимхан запел ясын (ясын (араб.) – отходная мусульманская молитва, которая читается на смертном одре и на могиле покойника для «успокоения души умершего»). И вновь скорбный сказ финала повести: «…Уже небо бледное стало, уже дождь перестал идти. И только деревья тряслись слезами. Последними каплями»…

Повесть «Зелимхан», состоящая из отдельных эпизодов, каждый из которых мог бы восприниматься самостоятельно, полностью может быть осмыслена, как и роман грузинского писателя Ч. Амиреджиби «Дата Туташхия», в его целом. Перед нами органическое целое, смысл и значение которого опережает составляющие его эпизоды, – понимание этих частей, повторяем, как в одном, так и в другом случае, не может быть разобщено. Определяющим, глубинным кодом этих произведений являются слова: «…Вера и закон отцов наполняли
любовью плоть и дух человека… И следовал его законам как законам
естества».

Один из современных критиков в статье о литературе народов Северного Кавказа «От схемы к характеру», сравнивая повесть Гатуева «Зелимхан» с одноименным романом чеченского писателя М. Мамакаева, указывает на слабые, по его мнению, стороны гатуевского произведения. «…Созданная осетином Дзахо Гатуевым в 20-е годы книга «Зелимхан» о знаменитом абреке – отозвалась в 60- е годы всем строем своих сюжетных перепетий в одноименном романе чеченца М. Мамакаева». Указывая на некоторую «схематичность сюжета» «Зелимхана» критик говорит о том, что в отличие от повести Гатуева, у Мамакаева роман «обрел жизненную полноту описаний», и, кроме того, отличается большей индивидуализацией характеров1.

Согласись мы с мнением критика о схематичности повести Гатуева и «недостаточной полноте описания», то следовало бы признать, что они вполне закономерны, объяснимы: это, прежде всего, не только художественное повествование, но и повествование документальное (вовсе не случайно, что первое издание повести имело подзаголовок «Из истории национально- освободительного движения на Северном Кавказе»). Проза Гатуева – это некий симбиоз двух начал – документального и художественного, она дискурсивна* . Вот, к примеру, фрагмент такого повествования: «…Кто во всем мире мог наказать полковника? К кому мог обратиться Зелимхан, чтобы наказали полковника? К начальнику области? Но начальник области уверен, что Зелимхан сам первый отступил от закона и что поэтому хотя бы Зелимхан не может жаловаться на беззакония властей. Полковник знал, что начальник области смотрит на вещи именно так.

Полковник был спокоен за стенами крепости. Что из того,что Зелимхан внутри их убил Турченко. Турченко без охраны жил у себя дома. А у полковника целый взвод»…

Что касается того, что Гатуеву не хватило «полноты жизненных описаний», то его мастерство художника проявилось в первых же рассказах, позже в повести «Гага-аул» и др. Заметим здесь же, что роман Мамакаева был создан на несколько десятилетий позже, чем повесть Гатуева, и что писатель, несомненно, воспользовался творческим опытом своего предшественника. Вот, что в этой связи писал сам Магомет Мамакаев: «…В памяти живет светлый образ молодого, стройного, подтянутого человека, деликатного и увлекающегося, страстного путешественника и кабинетного затворника, чуткого, принципиального друга. И если в литературе допустимы понятия «учитель» и «ученик», то для многих из нас, теперь уже писателей старшего поколения Северного Кавказа, он был подлинным учителем,
наставником, мастером, открывающим тайну своего ремесла».2

Говоря о зарождении абречества в Чечне, Гатуев ссылается на такую хронологическую родословную: «…Начало абречества в Чечне положил харачоевский (такова уж судьба этого аула!) Атабай – мюрид Шамиля. Атабай пережил со своим имамом всю радость войны и после сдачи Шамиля ушел в партизанщину. Счастье недолго сопровождало деятельность Атабая: он был схвачен. Но у него оказались последователи – Эски, Мехки, Осман, Аюб, Зелимхан гельдигенский, Саламбек, Солтамурад, Гушмазуко и, наконец,
Зелимхан харачоевский, как самый яркий выразитель абреческой славы, озарившей закат старого века».

В конце повести, желая еще раз обратить внимание читателя на ее фактографическую основу, Гатуев в качестве приложения приводит два письма Зелимхана полковнику Галаеву, прошение в Государственную Думу, отрывок из письма к Данагуеву, записку к Муссе Куни. В упомянутом выше романе Амиреджиби «Дата Туташхия», произведении философско-мифологическом, писатель счел необходимым ввести хронологические сведения биографии абрека Туташхия, тем самым придав ему более многоплановый и социальный характер.

Настоящее эссе затрагивает лишь отдельные факты биографии Дзахо Гатуева, его повесть «Зелимхан», но он автор нескольких сборников, которые, начиная с 20-х годов, издавались в разных городах страны. Однако, ряд повестей, очерков, статей, опубликованных на страницах периодических изданий, так и не вошли в его сборники. В архиве Северо-Осетинского института гуманитарных и социальных исследований хранятся четыре тома сочинений Гатуева, подготовленные к публикации научным сотрудником З.Н. Суменовой.