... Саид сутулый от тревоги
Вошел в знакомую нору
И там, разув сырые ноги
Присел на бревнышко к костру.
И покрасневшими руками
Лодыжки долго протирал,
Потом обычными словами
Слова жандарма передал,
Смягчив их жесткий тон нарочно
На более приличный тон.
Что мол, хаким настроен точно,
Блюсти надежды всех сторон
Что он по-своему желает
Все добрым миром разрешить
И Зелимхану предлагает
Без лишней крови выходить.
Что будет суд в кругу народа
Где срок от трех и до семи.
Потом дальнейшая свобода
И жизнь в кругу родной семьи.

Мол всех кого арестовали
Отпустят тоже по домам…
-А что насчет письма сказали?
Спросил резонно Зелимхан.
-Слова не важная основа,
Когда их всякий говорит.
- Сказал, дает мужское слово.
Смущенно вымолвил Саид.
Но тот без разочарованья,
Сказал с улыбкой на лице:
- Такие, тоже обещанья,
Давал голодный волк овце.
Саид, все это мне знакомо.
Ты вот, что должен передать
Тому начальнику большому
Когда пойдешь к нему опять.
Скажи, пусть сразу призывает
Сюда всю армию царя,
Меня он все же не поймает,
Хвастун, расхваставшийся зря.

Еще скажи, мое рожденье,
И жизнь моя в руках Творца.
И пусть снимает оцепленье
Иначе, пристрелю глупца…
Был офицер – абрек руками
Провел по смоли бороды –
Просил три раза между нами,
Отстать, чтоб не было беды.
Но он не слушал, был упорный,
Любил со смертью пошутить.
Терзал людей по фактам вздорным,
И мне пришлось его убить.
Поймал однажды на дороге,
И рассчитался с подлецом…
Саид обул в ичиги ноги
И с умоляющим лицом
Стал уговаривать абрека:
- Меня послушай, Зелимхан,
Как друга, брата, человека:
Ты не пройдешь сквозь их капкан.

У нас есть скот, его немало
Коней хороших продадим,
Судью голодного шакала,
Подкупим, приставу дадим,
Чтобы смягчили наказанье.
Пять лет тюрьмы, совсем не век…
- Саид, я слушал с пониманьем.
Прервал товарища абрек
- Скажи же, брат мой, досточтимый,
Тебе достаточно, коль я
Уйду отсюда невредимым
К рассвету, прежде чем заря
Покажет крыши Харачоя,
Слепя сияньем острый глаз..
И на границе Макажоя
Рассветный сделаю намаз.
Вода там чистая такая,
Что хочется все время пить...
И дважды выстрелю, когда я
Начну отсюда уходить.

Идешь на разные уловки
То волком станешь, то совой.
Узнают звук моей винтовки    
И генерал и рядовой.
Но вяло руки разминая,
Имея самый грустный вид
- Скажи, Всевышним заклинаю,
Как ты уйдешь? - спросил Саид.
- Ведь я не шейх, ты знаешь это,
А лишь обычный человек…
Не дал резонного ответа
Ему, задумавшись, абрек.
И тонкой жердью, деловито
Золу костра разворошил
Затем в застывшего Саида
Глаза горящие вперил.
- Вчера, когда я утомленный
Уснул за полночь глубоко,
Ко мне во сне пришел покойный
Родитель мой Гушмазоко.

Мой сын – спросил он – ты растерян?
Ты знаешь, что ты окружен?
Вставай, пока тебя как зверя
Не взяли с нескольких сторон.
Когда ж проснулся, сумрак серый
Напоминал могильный прах.
Я встал и, вышел из пещеры
В тот час с винтовкою в руках.
И в темноту ночного мира,
В засыпанный снегами дол,
Четыре выстрела в четыре
Угла пространства произвел.
Иначе вряд ли я узнал бы
Правдив ли мой полночный сон,
Когда ж в ответ раздались залпы
Я понял, что я окружен.
И я сказал – судьба коварна,
Но раз таков был Договор,
Я принимаю благодарно
Твой высочайший приговор.

Сомнений нет, мы все однажды
Уйдем отсюда в мир иной
Не утолив подлунной жажды,
Ни тёмной алчности земной.
И я сказал – уж если время
Моё  Всевышний завершил
Я скину с плеч мирское бремя,
Как волк, по мере моих сил,
И так уйду из этой щели,
Сразившись с ними до конца,
Чтоб после дети не краснели
За трусость мертвого отца.
Саид сидел, во мгле пещеры
Дымя валежником сырым
Мерцал  костер и сумрак серый
Клубился горестно над ним
Две тени странные, как в танце
Порой качались на стене.
- Саид – сказал абрек посланцу
Я тут подумал, что и мне,

Мне тоже нужен сон короткий.
А то рассыпаюсь совсем,
Но если эта бочка водки
Начнет расспрашивать: зачем
Ты задержался, здесь, в пещере
Скажи, что я не отпускал.
И под прицелом словно зверя
Все это время продержал.
Смотри, давно уже за полночь,
Спасибо, что зашел сюда.
Теперь иди, а эту сволочь
Мы опозорим навсегда.
Саид ушел, во мраке ночи
Белели скопища снегов
И скоро, напрягая очи
Увидел тусклый свет костров.
В лощинах и над перевалом
Везде курился легкий дым.
И вот к телеге с генералом
Добрался горец чуть живым  
 
От стужи, въевшейся под кожу
И к генералу подошёл
Худой, высокий и похожий
На ледяной, древесный ствол.
А тот сидел и как то тупо,
Как будто в дрёму улетел,
Из-под огромного тулупа
На харачоевца смотрел.
Он был уже немного пьяным,
А посему почёл Саид,
Что здесь угрозы Зелимхана
Благоразумней утаить.
А лишь сказал, что тот не сдастся
Пока живой и в силах он…
Немного стало проясняться,
Стал чуть прозрачней небосклон.
И мелкий снег пошел слабее,
Как вдруг, пугая тишь зари
Раздались выстрелы, точнее
Два резких выстрела с горы,

Оттуда из  глухой пещеры.
И в суматохе у костров
Засуетились  офицеры,
Солдаты, толпы казаков
Легли на снег, хватая ружья
С прикладами в узорах льда
И беспорядочная тут же
Пошла ответная пальба,
И тысяч пуль с рассветной пеной
В дыму пороховой жары,
Как тучи ос одновременно
Метнулись в сторону горы.
Туда где в бурке и папахе
У края бездны Зелимхан
Стоял под градом пуль без страха,
Недвижный словно истукан.
Как будто был заговоренный
И плоти тоже не имел.
Как вдруг он всё-таки пронзённый
Упал и в пропасть полетел.

И в вспышках пуль, осатанело
Ликуя видел генерал
Как страшно ударялось тело
О выступы замерзших скал.
- Ура – он крикнул тонким альтом -
Сражен проклятый наповал!
И вместе с дюжим адъютантом
К ущелью грузно побежал
По склону вниз, но задыхаясь
Присел от веса своего.
Тогда солдаты чертыхаясь
Подняли на руки его
И вот согнув худые спины
Ломая плотный снежный наст,
Доволокли на дно теснины,
Кой - как, стараясь не упасть.
И тот от муки нетерпенья,
Увидеть мертвого врага
Уже включил воображенье
И стал героем на века!

Да, да, он стал героем века,
Стратегом мира и войны
Убившим страшного абрека
Грозу Кавказа и страны.
И ясно, в сладостной истоме
Увидел люстры и янтарь,
Как в Петербурге на приёме
К нему подходит государь.
Сердечно руку пожимает
За ратный труд благодарит…
И зал Таврический сияет,
Огнями разными горит.
Уже он танцевал мазурку
Меняя дам и имена,
Когда  прострелянную бурку
Увидел на куске бревна.
Потом теряя вид столицы,
Стал понемногу замечать
Недоумение на лицах
Старшин казачьих и солдат.

Тогда и сам в недоуменье
Сатрап на бурку посмотрел
И от холодного прозренья
Как труп мгновенно побледнел.
Папаха вместо Зелимхана,
Бревно и бурка в комьях льда?
Такого подлого обмана
Не ожидал он никогда,
Ни от судьбы, ни от абрека
Ни от фортуны роковой
И сев на белый саван снега
Издал протяжный, долгий вой.
Давясь от злобы и смятенья
Он вспомнил с ужасом тотчас,
Свои лихие донесенья
В Тифлис и во Владикавказ
Где он, восторга не скрывая
Начальству с помпой сообщил
Что, дерзкий возмутитель края
В капкан последний угодил.

И как глядеть в глаза начальству?
Позор голимый и скандал.
Сраженный собственным бахвальством
Рыдая думал генерал.
Он знал - оказия с пещерой
Отныне станет для него
Концом стремительной карьеры
И всей истории его.
Позором горестным распятый
Уже он чувствовал с тоской
Как с облегчением солдаты
Смеются за его спиной.
Как ходят выше офицеры
По склону, находя на нём
Следы по снегу от пещеры
Оставленные беглецом.
Все понимали – бесполезно,
Каким бы не был арсенал:
Ловить орла над белой бездной,
Бежать за барсом среди скал.

Но расцвело, над миром нервно
День новый горестно вставал.
И снег затих, устав наверно,
Потом и вовсе перестал.
Как тут же робко и тихонько
Взглянуло солнце из-за туч
И с негой грустного ребенка
Метнуло первый, ясный луч.
И что то светлое живое
Опять вернулось в мир земной.
Саид под бдительным конвоем
Шагал в колонне войсковой.
Он шёл и слушал разговоры
Конвойных, смех их молодой.
Вокруг него сияли горы
Невыразимой красотой.
Саид шагал слегка шатаясь
От мертвой тяжести в ногах
И ясно видел, улыбаясь,
Как в чеберлоевских горах

За дымкой сизого тумана,
Где скалы нартами встают,
Встречают братья Зелимхана
И в саклю теплую зовут.
И это тешило и грело
Его простуженную грудь.
Уже значенья не имело,
Зачем, куда его ведут.
В тюрьму, на каторгу лихую
Породу твердую крошить.
Важнее жизнь свою земную
От доли подлой оградить.
И не предать, сломавшись, брата,
За блага горького кусок.
Другое, вовсе не утрата,
А Божий промысел и рок.
Так думал он. Над перевалом,
Слепя лучами ясный взор
Светило зимнее вставало
И золотило шапки гор.

Асланбек Тугузов. 2025 год

abrek.org