Редактор «Кавказ-форума» побеседовала с Владимиром Бобровниковым, кандидатом исторических наук, старшим научным сотрудником Института востоковедения РАН. Владимир Олегович – автор монографий "Мусульмане Северного Кавказа: обычаи, право, насилие (Очерки по истории и этнографии права Нагорного Дагестана)", "Современный мир глазами феллаха (Северная Африка XIX-XX вв.)", более 120 научных публикаций на русском, английском, французском и арабском языках.

О.Ш.: Вы посвятили одну из своих монографий чрезвычайно актуальной теме, – «Формированию культуры насилия на Кавказе в XIX-XX веках». Мало кто обладает такой фактурой по этому региону, какой обладаете вы. Поэтому хотелось бы узнать вашу точку зрения, интересно было бы провести какие-то параллели, вскрыть истоки явлений, которые влияют на теперешнюю ситуацию. Хотелось бы, чтобы вы немного рассказали о том, что это за феномен такой в кавказской культуре – насилие? С одной стороны, образ героизированного насилия, т.е. джигит как гордый воин. С другой стороны, образ абрека-бандита.

В.Б.: Моя точка зрения такова: это может быть не столько культура насилия. Чем эта культура насилия отличается от исламского насилия? Моя точка зрения заключается в том, что такой образ, который сложился в XIX-XX веках. И здесь как раз есть масса параллелей, потому что обычному читателю совершенно не нужно и не интересно знать о том, что в гуманитарной литературе конца XX века есть целый ряд параллельных сюжетов. Один из таких сюжетов – это так называемый ориентализм.

И здесь можно сказать несколько слов о том, что есть такой любопытный автор, как Эдвард Саид. Он был египтянином, точнее, он родился в Палестине. Он стал американским ученым. И самое это словечко «ориентализм» он пустил, даже не столько он, потому что на английский язык «orientalism» переводится как «востоковедение». И весь смысл работы Саида был не в том, чтобы опорочить востоковедение. Его идея заключалась в том, что образ единого Востока, экзотического Востока, в чем-то притягательного, но в то же время в чем-то и неприятного возник как раз в эпоху колониального завоевания восточных стран. Он брал для примера Ближний Восток.

Мне кажется, что что-то подобное можно наблюдать и на Кавказе. Здесь не я это первый открыл, потому что по этому вопросу есть большая англоязычная литература. Смысл в том, к которому и я присоединяюсь – когда шло распространение власти России, то шло освоение Кавказа военным путем, и политическим, и интеллектуальным. Об этом писали и Пушкин, и Лермонтов, и раньше, и окончательное описание произошло в 60-х гг. XIX века. Ясно, что новая неосвоенная земля несла на себе какой-то образ. Этот образ был тогда еще нарисован красками. Создалось такое представление, что, с одной стороны, это край свободы. Даже у Пушкина и у Лермонтова присутствует такой мотив, что Россия осуществляет некий полицейский надзор, а на Кавказе – свобода, куда поэт хочет убежать. А с другой стороны, Кавказ как метафора Востока. Здесь появляется противопоставление Востока и Запада.

Общая идея моей книги такова: кавказский обычай права насилия заключается в том, тот Кавказ, который мы держим в голове, когда обычный человек читает какие-то печальные сводки жертв Чеченской воны, терактов, т.е., с одной стороны, это своего рода фикция. Иными словами, идея заключалась в том, чтобы показать относительность, эту образность, и показать, что этот образ был совсем не просто воспринят. Эту картину писали несколько поколений военных, и литераторов, и ученых. Среди первых ученых, которые занимались этнографией и языкознанием Кавказа, было много военных. Кстати говоря, один из основателей кавказской лингвистики – барон Услар – был военным инженером, участвовал в Кавказской войне, а после описал целый ряд кавказских языков. И тоже был такой проект, что создается письменность на этих языках, и благодаря этой письменности, народы Восточного Кавказского хребта – дагестанцы, чеченцы и др., которые уже давно стали мусульманами, а такие народы, как осетины или те, кто жил в Абхазии, вращаются вокруг православного центра – это был один конкретный пример.

Книгу "Мусульмане Северного Кавказа" я писал около 10 лет. Я умышленно дал такое полемическое название, и ни в коем случае не надо воспринимать его буквально. Главная идея, заключенная в названии работы, тот стержень, вокруг которого я пытался ее построить, - признание давней и сложной взаимосвязи и взаимовлияния закона и преступности, двойственности правового обычая.

До сих пор есть на Кавказе места, где джигиты и абреки – это реальность. Но этот образ сложный, многослойный. Разные люди, которые создавали этот образ, вносили что-то от себя, и получалась сводная картина.

О.Ш.: Хочется подробней расспросить вас об абречестве. Интересует происхождение слова, и, собственно, сам феномен. Какое положение обреки занимали в обществе тех времен? Невольно напрашиваются современные параллели, поэтому сразу спрошу: видите ли вы преемственность с теми людьми, которые сейчас называются сепаратистами?

В.Б.: Нужно сразу обговорить: в конце XX - начале XXI века то насилие, которое совершается на Кавказе, наверное, с абреками уже не связывают. Абрек – это понятие означает «разбойник». Существуют разные точки зрения. Например, есть один хороший питерский этнограф Ботяков Юрий Михайлович, который считает, что семантика абречества – это архитипическая семантика горского рыцарства. Она сложилась, и она особенно не меняется со временем.

Я, наоборот, с этим не согласен и мне казалось, что сильные изменения здесь происходят в XIX веке, потому что в это время и появляется значение абрека, которое использовалось позже. Иными словами, это не просто разбойник – это уже своего рода благородный разбойник. Если брать какие-то метафоры, то это что-то вроде мусульманского Робин Гуда.

Сам термин «абрек» иранского происхождения и первоначально произносился по-разному. Он отмечен почти во всех кавказских языках и у тюркских народов Кавказа был свой эквивалент. Первоначально он обозначал тех людей, которые были объявлены вне закона по обычному праву. Эти абреки были вовлечены в насильственные акции, совершали набеги на Кавказе. Во всяком случае, так было в XVII в., в XVIII в.

Существуют разные точки зрения. Что-то можно понять в абречестве, изучая северо-кавказский эпос, наиболее яркий на северо-западе. Мне кажется, что нужно смотреть не на прошлое, а на те изменения, которые произошли на Кавказе в XIX веке, когда шла сильно преувеличенная так называемая Кавказская война. Жители укрывались в горах от распространения российской власти, от военного завоевания. Обычно этот процесс ограничивается 1815-1864 гг., т.е. приходом на Кавказ Ермолова и завоеванием. Возникло такое государство в Дагестане, отчасти в Чечне и на Западном Кавказе, в горах, в некоторых районах абреками стали называть тех людей, которые приезжали с земель под российской властью на те земли, которые были под властью имамата.

И здесь этот термин приобретает немного мусульманскую коннотацию, потому что в исламской риторике есть такое понятие, происходящее еще от пророка Мухаммада, - первые мусульмане разделились на несколько частей: дар-аль-ислам - территория под властью ислама, управляющаяся по шариату, а все, что вокруг него – дар аль-харб – область войны. То есть область, где мусульмане вели войну с неверными. В разные периоды существования ислама были разные причины этой борьбы в России. Иногда это была наступательная, а чаще – оборонительная политика. Были там и другие варианты. Во всяком случае, эта исламская риторика меняется в течение XX века, и смысл был тот, что эти люди воспринимали себя как настоящих мусульман, потому что они считали, что те мусульмане, которые приняли власть русских, уже отказывались от ислама. В понятиях исламской риторики они назывались мунафиками. (Так Мухаммад называл «притворных» мусульман, которые на самом деле ими не являлись.)

О.Ш.: Это вы об имперском периоде говорите?
В.Б.: Да, это царское время. Смысл термина менялся… в общем, это была вторая и третья четверть XIX века. Соответственно, сами себя они называли мухаджирами, а враги их называли абреками. В источниках можно найти такое значение.

А после этого периода пошла героизация этого термина и, что интересно, абреки на Северном Кавказе были между двумя русскими революциями и в эпоху гражданской войны, т.е. с 1905 года по 1920-е годы. Это, действительно, уже были профессиональные разбойники, но важно даже не то, чем они занимались, а как они воспринимались. Потому что их уже воспринимали как Робин Гудов – они выполняли те функции, которые власть не выполняла, то есть защищали бедных от богатых, восстанавливали справедливость.

Одним из знаменитых людей был Зелимхан – это был очень интересный человек, который был вынужден пойти в разбойники, потому что так сложились обстоятельства. Он был неуловимым разбойником. У него была своя шайка, свой отряд. Он – герой целого ряда народных песен. Это уже относится к области героизации абречества. Но и здесь моя точка зрения заключается не в том, что пришли русские и вынудили какую-то часть населения стать абреками, я так не считаю. Всегда несогласие с властями приводит к разного рода сдвигам, и так получилось, что после русского завоевания Кавказа, целый ряд людей, которые раньше принадлежали к военной элите, оказались не просто не у дел, они оказались вне закона. Среди них, действительно, были абреки-разбойники. Но история мне здесь даже более интересна тем, не как на самом деле было, а как это воспринималось, а в восприятии произошла героизация образа. На самом деле ничего не надо развенчивать – это просто разные области. Потому что сравнивать то, что было в эпосах с тем, что происходило на самом деле, это все равно, что сравнивать понятия из разных областей.

И если есть такие образы, то ошибочно было бы полагать, что мы живем среди них, не стоит называть, что Шамиля Басаева и прочих людей, связанных с насилием, – абреками-героями.

О.Ш.: Не обязательно героями, но быть может, какие-то черты абреков они взяли? У них же есть какие-то специфические понятия, кровная месть, например, по которым жили и абреки. Может быть, есть какая-то специфика, которая сейчас понята им и которая была в ходу еще два века назад?

В.Б.: На самом деле, конечно, сохраняются какие-то обычаи. Скажем, если вы приезжаете в Дагестан, вы будете зависимы от обычаев. Например, даже за стол мужчины с женщиной не садятся. Особенно в сельской местности. Конечно, в городах европеизация давно уже прошла. Это был один небольшой пример. Но в то же время, эти обычаи в значительной мере своего рода фикция, в создании которой принимали участие этнографы. Те же горцы в большинстве своем все же живут не в горах, потому что в горах нет тех средств, за счет которых можно жить. Даже заниматься абречеством там – гиблое дело, потому что некого грабить.

О.Ш.: Работорговля существует и существовала все эти годы. Это же тоже можно соотнести с абреческими традициями?

В.Б.: Да, это интересный вопрос. Мне кажется, что, конечно, сильно преувеличивали, но домашние рабы были. Если говорить о чеченских конфликтах, о первом, втором и вокруг Дагестана, но больше все же в Чечне, были похищения людей, то я бы не вписывал это в национальные традиции, в национальные обычаи. С 1930-х годов историю человечества было принято делить на пять формаций, и там была вторая формация – рабовладельческая. На самом деле это все условно. Если внимательно посмотреть, то рабовладение можно найти в любые эпохи. Были работы и довольно яркие работы, которые доказали, что такое представление Маркса и многих других советских историков, которые опирались на Маркса, возникло в XIX веке под влиянием тех рабов-негров, которые трудились на плантациях американского юга. Произошел некий анахронизм из настоящего в прошлое.

Мне кажется, что если брать те малоприятные черты, которые есть на Кавказе, захват заложников и т.п., мне кажется, что все же это не традиция, а современность. Хотя, конечно, здесь нельзя понять без прошлого. Надо смотреть на прошлое, скажем, на такое время, как Афганская война. Если посмотреть на первую чеченскую кампанию 1994-1996 годов, то с обеих сторон было очень много ветеранов Афганской войны. И очень часто те люди, которые сражались под флагом Советской армии, сражались не по своей воле. Просто их атаковали чеченцы. А после они уже сражались против Российской армии. Генерал Дудаев – также один из героев Афганской войны. Та жестокость зародилась еще тогда, а выплеснулась сейчас.

Кстати то, что Штаты жалуются на исламский терроризм, они должны себя в этом упрекнуть, потому что последний год ситуация такова, по моему мнению, что разнообразные ведомства в соответствующих регионах создали таких людей, поддержали, дали им военную подготовку и все прочее. В общем, таких людей, как Бен Ладен – это же был ставленник американцев периода Холодной войны против Советов в Афганистане.

О.Ш.: А например такая вещь, как кровная месть, или же традиция гостеприимства у кавказских народов? Вот мы не понимаем, почему не можем найти там тех или иных террористов, а у них, может быть, такая традиция, что если этот террорист- бандит пришел к тебе домой, то ты не можешь по тем же правилам гостеприимства его выдать? Может быть, еще такие вещи здесь работают?

В.Б.: Кровная месть – это интересное явление. Кстати, стоит сказать, что это, наверно, особенность Кавказа, хотя не только Кавказа. Эту особенность можно найти и в целом ряде других мест, скажем, что-то подобное было во французском Алжире во вторую треть XIX века. А что произошло на Северном Кавказе и в Дагестане? Когда в 1864-м году уже все было окончательно завоевано, там был установлен режим военного управления. Он означал следующее: мы сохраняем там местные законы и обычное право, но на высшем уровне управления будут стоять российские офицеры, которые будут следить за тем, чтобы никто не уклонился в сторону. Действительно, такая система в Дагестане прижилась. Она там худо-бедно работала до 1917-го года. Но были такие обычаи, которые мешали Советской власти. Среди таких обычаев была и кровная месть. И что с ней делать – запретить или легализовать, - так и не решили к установлению на Кавказе Советской власти, а это произошло где-то в 1922-м году.

Я хочу сказать, что, легализовав какие-то обычаи, во-первых, не смогли сохранить их в природной чистоте, и, кроме того, этой природной чистоты и не существовало, потому что на самом деле чистый обычай, резко традиционный – это мертвый обычай. Живой обычай – это меняющийся обычай.

Почему Россия легализовала обычное право в Дагестане, адат? Потому что была такая точка зрения, что сильное мусульманское сопротивление настаивало на том, что среди мусульман нужно распространить шариат, мусульманское право. Поэтому соответствующие власти все это хотели переиграть, и сказали, что давайте мы поддержим адат, а шариат поддерживать не будем. На самом деле оказалось, что их не так просто разделить, потому что категории «мусульманское право» и «обычное право». Несмотря на различия между ними, на практике они совмещались. Например, в том же Дагестане разбор гражданских дел, например, наследование, шло по шариату, а расследование уголовных дел шло по адату. Что касается кровной мести, то до революции ее разбирали военные суды, но, кроме того, какие-то особенности кровной мести были узаконены, потому что, если посмотреть на кровную месть до российского владычества, то это была не столько отрицательная, сколько правоохранительная практика. Потому что согласно обычному праву, существовала целая система урегулирования кровной мести, которая позволяла кровную месть разрешить. Одним из средств разрешения было выселение этих кровников, то есть тех, кто мог стать объектами кровной мести, их выселяли куда-то в отдаленные районы. Это же сохранили и русские. И, кстати говоря, среди кровников было много абреков, которые, как мне кажется, погибли в дореволюционной России, что было связано с ослабление власти России в связи с революцией.

В 1918-м году империя погибла, а с ней погиб и целый ряд местных традиций, в том числе и абречество. Мне кажется, что Советский Союз был в чем-то продолжением, хотя в чем-то и отрицанием этой идеи, а после Советского Союза это все окончательно погибло. Что касается кровной мести, то она очень сильно изменилась. Я думаю, что в какой-то форме кровная месть и сейчас встречается, но в Чечне и Дагестане кровная месть нам известна по классическим этнографическим описаниям, но это уже то, что получилось в результате русского владычества. И это нормально, так как живая традиция должна меняться, иначе она умирает. То же самое, например, с языками – есть мертвые, а есть живые.

О.Ш.: Почему же хочется связать абречество и нынешних сепаратистов? Я так понимаю, что в историографии абреков тоже некоторые склонны рассматривать как партизан и борцов национально-освободительной войны или даже как движение антиколониалистов?

В.Б.: Вы здесь правы в том, что в советское время, причем не только в советское время, а в ранней советской историографии все виды сопротивления рассматривались как национально-освободительное движение против русского колониализма. Но если вы посмотрите на то, что писали и пишут сейчас в русской историографии специалистов по истории России, к которым я не принадлежу, так как занимаюсь этнографией Кавказа, то увидите, что тезис о колониальном завоевании очень спорен. Многие с этим не согласны. Отчасти это происходит потому, что после Второй мировой войны, даже раньше, в 1953 году, все это было переиграно. В 1950-е годы появилась концепция наименьшего зла. Российская империя, капитализм – это было зло, но в то же время наименьшее, потому что это обеспечивало некоторые условия для будущей пролетарской революции. Конечно, это все чистые идеологемы. Современные политические деятели, с которыми связано насилие и в Кавказе, и в России, в общем, их сейчас никто не объявляет абреками. Но мне казалось разумным объяснить, что понятие абречество существовало в XIX веке и закончило существовать в 40-е годы XX века.

О.Ш.: Те, кого принято сейчас называть ваххабитами на Кавказе - это тоже несколько искусственный образ?
В.Б.: В 1999 году в Дагестане не без участия некоторых суфийских шейхов был принят антигуманный закон "О запрете ваххабизма и иной экстремистской деятельности на территории Республики Дагестан". Этот закон противоречит элементарным правам человека. По нему любого человека, искренне соблюдающего мусульманские обряды, могут записать в ваххабиты и применить к нему жесткие санкции. Так что не стоит обвинять в радикализме одних лишь ваххабитов. И с той и с другой стороны есть радикально настроенные люди, и проблема для этих течений российского ислама заключается не в том, как бороться друг с другом, а как каждой из сторон нейтрализовать собственных радикалов.

Вот, например, Саид Афанди Чиркеевский - довольно агрессивно настроенный представитель лагеря суфистов. Его часто обвиняют в том, что он невежественен. Насколько такие замечания справедливы? Как известно, не существует ортодоксального и еретического ислама, точно так же нет ортодоксального и еретического суфизма. Существует, условно говоря, книжный и народный суфизм. Вот Саид Афанди как раз и является представителем народного суфизма. Суфизм отражает реальную жизнь, и в ответ на обвинение в невежестве того или иного деятеля хочется привести слегка перефразированную народную мудрость: каков приход, таков и поп. Сейчас народ настолько необразован, что мало кто будет в наши дни следовать книжному суфизму. Поэтому у таких людей, как Саид Афанди, много последователей. Но есть и другие шейхи, которые вполне миролюбивы, не вмешиваются в политику. Например, Мухаммед-Мухтар Бабатов. Я с ним встречался. Очень взвешенный человек. Или Махмуд Алмалинский, или Сайфуллах-кади, живший в XIX столетии. Он считал, что не нужно сопротивляться русским завоевателям, потому что силы мусульман и русских неравны, и это приведет к гибели значительного числа мусульман. Мы сейчас на пепелище прежней исламской культуры в России. Надо строить исламскую культуру в России заново, а не выяснять отношения и навешивать ярлыки, от которых потом сложно избавиться - требуются целые столетия.

О.Ш.: Расскажите, были ли найдены действительно успешные методы борьбы с абречеством? Вы говорите, что удалось преодолеть это явление, может быть, что-то полезное?
В.Б: По форме, методике деятельности абреков, сельских банд, я согласен с тем, что деятельность полевых командиров, отдельных отрядов чеченского сопротивления по форме в чем-то смыкается с теми повстанческими или бандитскими отрядами, которые были на Кавказе в 1920-х годах, в 1940-х. В общем-то, это партизанская война. Партизанская борьба невозможна без поддержки населения. Другой пример партизанской войны – бендеровцы в Западной Украине, и как в 1940-е годы все это побеждено и уничтожено.

Как победить? Очень просто. Нужно сосредоточить основные усилия не на борьбе с самими абреками, повстанцами, а на гражданском населении, которое их поддерживает. Я говорю о том, как действовали власти раньше. К ним применяли очень жесткие методы. Всех, кого находили виновным в поддержке повстанцев, карали очень резко, то есть либо вырезали целые семьи, либо их высылали в другие районы. В общем, это террор и карательные меры за укрывательство гражданским мирным населением. Надо бороться не с повстанцами, а с мирным населением, которое их поддерживает. В 1920-х годах проводились операции по разоружению, в 1925 году такая операция проводилась в Чечне, в 1926 году в Нагорном Дагестане. Результатом операции 1925 года было то, что в Дагестане было такое движение, известное в советской литературе как антисоветский мятеж. Лидер этого мятежа еще после революции хотел создать мусульманское государство. Из этого у него ничего не получилось. После он поднял повстанческое движение, которое было очень быстро разбито в 1921 году, вскоре после того, как он его поднял. А партизанское движение долго не могли уничтожить. В 1925 году лидер антисоветского движения скрывался в горной Чечне, недалеко от Северного Дагестана. Аул, который его кормил, был подвержен бомбардировке с воздуха. В общем, поставили такое условие, что, либо поселение будет полностью уничтожено, либо выдадут лидера антисоветского движения и его сподвижников. И, действительно, чуть ли не сам глава партизанского движения сам на это пошел, чтобы спасти людей. В 1925 году в Ростове-на-Дону его расстреляли. В этой операции участвовало ГПУ.

Можно сказать, что подобные операции назывались тогда усмирением Кавказа, и проводились в годы так называемой Кавказской войны. Такие очень суровые операции против мирного населения проводились обеими сторонами. Я имею в виду и имамат, который был создан в Дагестане в конце 1920-х годов, управителем которого был выдающийся имам Шамиль, и русскими войсками. Последние больше в этом преуспели. Хотя в то же время не надо этим сильно злоупотреблять, потому что такая методика действий в военной истории, насколько мне известно, характеризует уже мировые войны.

При ведении войны на уничтожение мирного населения вполне возможно истребить само это население. Из известных истории методов, методы весьма печальные. Действительно, сейчас очень печальное для обывателя время, и это, как мне кажется, показывает, насколько такое представление, что разные движения под предводительством, например Басаева, обязаны горским традициям.

О.Ш.: В советский период были ли какие-то методы решения проблемы бандитизма на Кавказе? Может быть, какие-то тотальные проверки, комендантские часы?
В.Б.: Использовали не проверки, а именно уничтожение мирного населения. Требовалось уничтожить совсем не все местное население, но значительную часть. По методам это немного напоминает холокост.

О.Ш.: Такими методами абречество и было уничтожено?
В.Б.: В общем, да, так оно и было уничтожено. Это не конкретный случай, потому что известно много случаев партизанской войны. И очень часто повстанцы боролись не только за какие-то национальные интересы, но и за религиозные ценности тоже. Например, среди тех повстанцев, которые освобождались от Османской империи в XIX веке. Очень часто этих повстанцев называли ворами, и боролись с ними всегда очень жестокими мерами. Но, в первую очередь, это были меры против мирного населения, потому что, лишившись поддержки мирного населения, которое кормит повстанцев, предоставляет патроны, оружие и все прочее, повстанцы не могут существовать. Иными словами, уничтожаются все условия, в которых они могут существовать.

Российской империи как-то удавалось это насилие направить в другую сторону. Например, в Средней Азии были знаменитые текинцы. В общем-то, это были разбойники, которые позже были превращены в регулярную часть русской армии. Отчасти они влились в казачество. Были даже некоторые их представители и в белом движении.
Хотя, в общем-то, один из тезисов, который в своей книжке я хотел бы показать, что на Кавказе еще до восстановления российского владычества, были «мужские» союзы – вещь довольно уникальная. Действительно, молодежь проходила своего рода инициацию, целый ряд обрядов, после которых они становились настоящими мужчинами. В это время из них формировались отряды, которые занимались грабежом. После они составляли некую ударную часть ополчения. А уже в дореволюционное время бόльшая часть этих отрядов была распущена и запрещена, и только очень небольшую часть из называли тогда воинской милицией, а после использована в качестве нерегулярной жандармерии. В тоже время уничтожение этих отрядов имело неоднозначные последствия… Конечно, они были не нужны власти и толкнули некоторых людей в абреки.

В подобных рассуждениях важно различать исторический императив, историю и литературные произведения, которые тогда создавались. Не надо их объяснять исходя из какой-то реальной истории и ища прототипы этих героев в реальной жизни. Это не помогает понять смысл, как мне кажется, потому что здесь главное не история, а внутренний смысл рассказа, который лежит не в исторической части.

© "Кавказский форум"

abrek.org