Поездка в Белой и Даргов в феврале 1943 г.

Весь мир, затаив дыхание, следил за исходом Сталинградской битвы. Но тревога, ожидание грозненцев носили особый характер. Победа Сталинграда означала для них не только радость великой победы, но и радость спасения от неминуемого разгрома города и гибели значительной части населения в неравной борьбе. У ворот Грозного — на левом берегу Терека, в районе Малгобека стояли отборные, кровожадные фашистские головорезы. Грозненцы не собирались сдаваться на милость жестокого врага. Все, что нужно и можно эвакуировать, уже было эвакуировано. Если не удастся отстоять город, то они не собирались сдавать его врагу. Центр черного золота сгорел бы вместе с захватчиками в «мировом» пожаре.
В этих тяжелых предчувствиях город жил спокойной жизнью, без паники, но в великом ожидании. Именно в эти дни — в конце января — начале февраля 1943 г. мне было предложено поехать в горные селения Веной (и Дарго), где, по хтверждению некоторых деятелей, сельчане распустили сельский совет и отменили Советскую власть, т. е. совершили «Государственную измену», иначе говоря, в тех условиях совершали государственную измену, за что полагалась смертная казнь. В подходящих условиях все население села могли подвергнуть чудовищным репрессиям и наказанию...
Несмотря на возражение моих близких товарищей, я согласился поехать- в Веной (Дарго) потому именно, что не верил слухам о восстании в селе против Советской власти в тех сложных условиях. Зима 1942—1943 гг. была морозная и снежная, особенно в горах. Со мной поехал из Грозного один русский (не помню его фамилии). Но следы нашей командировки должны быть в архивных материалах Чечено-Ингушского обкома партии, относящихся (материалы) к 1942—1943 гг.
Сначала на машине мы приехали в Ведено — бывшую резиденцию Шамиля, в советское время ставшую районным центром. Первый секретарь Веденского райкома партии Тепсаев встретил нас приветливо. Он производил хорошее впечатление. По внешнему виду ему можно было дать лет 40—45. Худощавый, с лицом и глазами человека решительного и скромного. Я был знаком с Тепсаевым. Однажды, когда он был в Грозном, я брал у него интервью. После восстановления Чечено-Ингушской АССР он работал зам. председателя Президиума Верховного Совета или зам. председателя Совета Министров
республики.
Узнав, что я собираюсь поехать в Дарго и Веной, он откровенно сказал:
— Не советую Вам ехать туда. Недалеко от этих сел идут бои. Там почти не функционирует Советская власть, т. е. местные
сельские органы Советской власти.
Убедившись в том, что я должен лично побывать там, Тепсаев (забыл его имя и отчество) сказал:
— Но что же. В таком случае я помогу Вам, чем смогу. К сожалению, я сам не смогу поехать с Вами. Завтра Бюро Обкома партии, куда я приглашен. Я дам Вам своего коня. С Вами поедет сын знаменитого Зелимхана (последние три слова он выразительно подчеркнул, как бы давая мне понять, что он придает важное значение этой поездке).
В этот же день я познакомился с сыном Зелимхана Умар-Али (кажется, так его звали), который заведовал одним из отделов, райкома партии или райисполкома. Он был сильно простужен,тем не менее выразил готовность поехать со мной. Стояли очень холодные морозные дни. Поэтому я обратился в районную поликлинику (больницу) с просьбой осторожно выяснить состояние здоровья Умар Али..., не говоря ему ничего. Я беспокоился не только о его здоровье, но и о деле. Если по приезде в место назначения он свалится с высокой температурой, то это, конечно, не будет способствовать успешному выполнению задания. Врачи установили, что ему ни в коем случае нельзя ехать, у него высокая температура. Ему был предписан
постельный режим.
Тепсаев вместо заболевшего Умар Али... рекомендовал одного из секретарей райкома партии. Это был Адаев (если я не забыл).
Сравнительно молодой человек. <...>

Встреча с сыном знаменитого абрека Зелимхана

В этой же гостинице произошла моя встреча с сыном знаменитого чеченского абрека Зелимхана. Если мне не изменяет память, его звали Умар-Али. Не помню точно, когда это было.
Выходя из гостиницы, я увидел двух мужчин, стоявших у входа в гостиницу. Один в гражданской форме, а второй — в милицейской. В гражданской форме был Умар-Али, работавший начальником Веденского районного отделения КГБ (НКВД) и начальник Веденского районного отделения милиции Магомедов (или Магомадов), как он представился.
После выселения чеченцев и ингушей и ликвидации Чечено-Ингушской АССР Веденский район, кажется, был присоединен к Дагестанской АССР. Мы тепло поздоровались. Я коротко сказал о своей командировке, а Умар-Али в нескольких словах сообщил о своей работе.
Магомедов куда-то торопился и, попрощавшись со мной, ушел. Мы с Умаром-Али остались вдвоем. Умар-Али знал меня. В конце января—начале февраля 1943 г.,когда я приехал в Ведено для выяснения положения в селах Бено и Дарго, Умар-Али работал в Веденском райкоме партии. Он собирался вместе со мной поехать в опасную поездку в названные села. Но сильная простуда не позволила ему участвовать в этой поездке. С тех пор я ничего не знал о нем. И вот состоялась неожиданная встреча.
Он был одет просто. Среднего роста худощавый. Производил впечатление уравновешенного человека. Говорил спокойно. Обрадовался нашей встрече.
— Как они могли доверить вам такую работу, полушутя для осторожности, спросил я его.
Он сразу откровенно ответил:
— Я сам удивился этому вначале, даже обидился. Подумал, за кого они принимают меня. Когда я стал возражать, меня вызвали к начальству, где мне было сказано с соответствующей интонацией:
— Прежде чем отказываться от почетной должности вы должны подумать о возможном последствии отказа лично для вас и для вашей семьи. Это была явная серьезная угроза. О себе я не думал. Но погубить семью я не мог. Пришлось согласиться, намотав на ус то, что следовало намотать.
— Говорят, при выселении нашего народа много жертв было, особенно в горных районах. Верно ли это — спросил я снова.
-- Да, были жертвы, особенно в горах. С престарелыми и больными любого возраста обращались очень жестоко. Их расстреливали в горах. Язык не поворачивается, чтобы говорить о некоторых приемах проявления жестокости. Я узнал обо всем этом после моего назначения, когда я более или менее хорошо ознакомился с тем, что происходило в районе во время выселения нашего народа. Меня ведь назначили на эту должность фактически после выселения. К тому же среди оставшихся в горах были и мои родственники, оказывавшие сопротивление местным властям. Цель моего назначения в том, чтобы использовать имя моего отца, а также меня самого, как бывшего работника районного масштаба, хорошо знавшего район.
— Как семья относится к тому, что произошло и происходит в районе? — поинтересовался я.
— Очень плохо,— ответил он.— Семья настаивает, чтобы мы уехали отсюда в Среднюю Азию, к своим. Выросла дочь. Ее надо выдавать замуж, мать хочет, чтобы она вышла замуж за парня, который ей нравился. До выселения наших люди дочь училась в одной школе с этим парнем. Они хорошо относились друг к другу. За случайного парня не хочется выдавать ее замуж. Словом, думаю о том, когда подавать заявление с просьбой разрешить переселиться в Среднюю Азию к своим. Осуществить свое
желание Умар-Али не успел. Как мне рассказали в свое время, он погиб при трагических обстоятельствах.

Источник: Извлечение из "Ю. Дешериев. Жизнь во мгле и борьбе. О трагедии репрессированных народов." (изд-во Палея. Москва 1995)

Скачать всю книгу по значку ниже 

Скачать:

abrek.org