Фазиль Искандер в "Пирах Валтасара" с присущей ему художественной тонкостью показал встречу двух "абреков". Она произошла в 1935 году в банкетном зале, на виду руководителей партии и советского правительства. "Абреки" почти не говорили друг с другом, но их встретившиеся взгляды всколыхнули память, озаботили, вернули на мгновенье в прошлое – бывших абреков, видимо, не бывает. Так встретились спустя годы Иосиф Сталин и Сандро из Чегема. Второй танцевал для первого. Сандро, завязав глаза, разогнался, упал на колени и проскользил по полу, замерев у ног вождя.

"- Кто ты, абрек? - спросил Сталин и взглянул на дядю Сандро своими лучистыми глазами.

- Я Сандро из Чегема, - ответил дядя Сандро и опустил глаза.

Взгляд вождя был слишком лучезарным.  Но не только это.  Какая-то беспокойная тень мелькнула в этом взгляде и тревогой отдалась в душе дяди Сандро.

- Чегем... -  задумчиво повторил вождь и сунул в руку дяде Сандро башлык…- где-то я тебя видел, абрек…".

Вождь не ошибся. Сандро он видел четверть века назад, когда был сам абреком. Мальчик пас коз в котловине Сабида, а будущий вождь гнал восемь навьюченных лошадей, после ограбления парохода и убийства подельников.

Искандер показал двух разных "абреков". Сандро им назвали, желая подчеркнуть его удаль и дерзость – только он отважился приблизиться близко к вождю, да еще с завязанными глазами. Для Сталина абречество было в прошлом и объяснялось "служению партии", ради которой убивать и грабить было оправданно. Выходит, в истории Кавказа Сталин стал самым знатным абреком, если, на самом деле, абреков бывших не бывает.

Абреков открыл XVI век

Абрек – понятие очень широкое на Кавказе, имевшее свои особенности в разные времена, зависящее от политических обстоятельств, общественных нравов. О первых абреках, как утверждают историки, стало известно в XVI веке. Это были беглецы, уходящие в горы от возмездия, или, напротив, для того, чтобы возмездие совершить. Но, бывало, делились похищенным с бедняками, семьями без кормильцев. В абреки уходили даже князья, проштрафившиеся в своем обществе.

Абречество было настолько емким понятием, что каждый, объясняя его, мог предлагать свой ракурс, придавал нужную направленность. О "дикости" абреков XVI–XVIII веков рассказывали редкие русские путешественники, ученые, военные, пострадавшие от неожиданных встреч с горцами. Будучи ограбленными или пленными, они не могли вынести из таких встреч ничего позитивного, не ведали, что эти "дикари" оказывали помощь нуждающимся соплеменникам.

Приход России в регион в конце XVI века и затяжная Кавказская война XIX века добавили к образу разбойников еще более страшные черты – военных преступников, разорявших и сжигавших крепости и станицы, сеющих смерть. Такими стали показывать миру кавказских абреков российские военные и интеллектуалы, а своих писателей и мыслителей, предлагающих иную точку зрения, понятное дело, у абреков быть не могло.

Абреками считали и беглых с каторги горцев, и тех, кто совершал вылазки против военных, но не под знаменами Шамиля. В тоже время присягнувшие в середине XIX века имаму кабардинские князья тоже для русской администрации попали в число абреков. Писатель, тем паче такой, как Лев Толстой, в своих художественных оценках бывает более глубоким, чем ученые, подчиненные методам и принципам. Вот, что писал классик в своем очерке "Охота на Кавказе":

"Русские называют абреками всех горцев, в особенности тех, которые ходят на разбой в наши границы. Понятие абрек у нас часто тождественно со словами: молодец, джигит; иногда абреком называют бобыля, бездомного человека, готового решиться на все. Но между туземцами на Кавказе слово абрек имеет более тесное, боле определенное значение. Мирный татарин (Кавказскими татарами царская власть называла самый многочисленный народ на Кавказе, азербайджанцев, - прим. ред.) никогда не назовет абреком горца: по его понятию, абрек только тот, кто бежал в горы из мирного аула, - и, обратно, горцы, и даже мирные, называют абреками всех тех, которые переселяются из гор в мирные аулы. Если татарин сделал в своем ауле какое-нибудь преступление - убийство или воровство, за которое боится преследования, - он бежит из своего аула в другой и скрывается там: тогда его называют абреком, и прозвище это остается при нем до тех пор, пока какими бы то ни было средствами не помирится он со своими преследователями и не воротится на родимое место. Часто князья держат таких абреков у себя, защищая их от преследования, и зато абрек усердно служит князю".

Массовое переселение кавказцев в Османскую империю, начавшееся в последние годы Кавказской войны, пополнило ряды горцев-абреков, которые предпочли чужбине отшельничество в родных горах. Как отмечают историки, в конце XIX века абречество затихает, чтобы в начале XX вспыхнуть с новой силой. Горцы стали открыто выражать недовольство новыми порядками, стало сказываться разность культур. Масштабные процессы, порожденные притиркой русских и горцев в одном государстве, не могли проходить без последствий – абречество стало одним из кровопролитных и заметных форм протеста. И об этом подробно рассказали классики.

Истинным абрекам не до революций

Зелимхан Гучмазукаев (Харачоевский) пришел к абречеству той же дорогой, что и сотни других горцев, судьбы которых стали красноречивой иллюстрацией этого явления рубежа двух столетий. Зелимхан вырос в зажиточной семье, вовремя женился, но попал в тюрьму по глупым для горцев причинам. Две чеченские фамилии, выясняя отношения, допустили обоюдные убийства. Не столь редкий случай для того времени. Старейшины договорились о примирении, но власти решили показать, за кем последнее слово, обвинив Зелимхана и его братьев в осуществлении акта кровной мести. Зелимхана посадили в тюрьму Грозного, но довольно быстро бежал из нее. Так на Северном Кавказе появился знаменитый абрек, которого даже в народе прозвали "наместникам гор", противопоставляя наместнику российского императора.

Писатель первой половины XX века Дзахо Гатуев в своей повести "Зелимхан" показал своего героя как поборника национально-освободительной борьбы и защитника бедноты. Доживи Зелимхан до 1917 года, стал бы он ярким революционером – так считал Гатуев. Возможно, в писателе говорило его страстное увлечение большевистской революцией, дружба с Сергеем Кировым, но, например, у меня не меньше оснований полагать, что Зелимхан из Харачоя также бы отчаянно боролся и с советской властью, как с царской. Это в традиции абреков – "восстанавливать справедливость" в отношении обделенных простых людей, но и себя не забывать. Дзахо Гатуев рассказывает в повести о расстреле солдатами осенью 1905 года на грозненском базаре 17 чеченцев, после вспыхнувшей бытовой потасовки между русской женщиной и горцем. Погром был демонстративным. Через неделю Зелимхан отомстил:

"А в воскресенье 17 октября около станции Кади-юрт остановил Зелимхан пассажирский поезд. Он сделал то, что надо было сделать простому абреку: он ограбил пассажиров поезда. Он сделал еще и то, что надо было сделать абреку, который вырастал в народного героя родовой кровнической Чечни — он расстрелял семнадцать пассажиров поезда. Семнадцать. Ровно столько, сколько расстреляли одураченные солдаты в Грозном.

— Передайте полковнику Попову, что жизни, взятые им в Грозном, отомщены, — простился он с уцелевшими пассажирами поезда.

По-своему, как умел, отомстил Зелимхан за побитую Чечню, тот самый Зелимхан, который уже посмел убить чеченского насильника Добровольского. К нему паломничали родственники отмщенных, к нему стягивались протестанты со всей Чечни. Вздыбься волны революции, и Зелимхан в силу объективных условий оказался бы народным вождем, не зная ни культурных форм революционного движения, ни законов развития революции".

Но в той же повести Гатуев пишет, что Зелимхан пользовался помощью чеченских нефтепромышленников: "ближайшие к Грозному хутора чеченских владельцев не раз бывали местом, в котором Зелимхан мог найти приют". Выходит, национальное в нем все-таки преобладало над социальным.

Терроризм и абречество – разные понятия

Зелимхан погиб в 1913 году, примерно тогда же были ликвидированы и некоторые другие влиятельные абреки. Царские войска и милиция смогли жесткими "зачистками" подорвать абречество, которое бы, возможно, вообще кануло в лету, не случись большевистской революции. Фактическое безвластие побудило горцев к образованию партизанских отрядов против давних обидчиков - последователей царизма и белоказаков. Таких абреков привлекли на свою сторону красные, но были и другие. Историк-кавказовед Владимир Бобровников отмечает: "Большинство бандитских шаек сражались в 1918—1920 годах на стороне шейха Али-Хаджи из даргинского с. Акуша и большевиков. Но некоторые поддержали врагов советской власти — аварских шейхов Узун Хаджи из аварского с. Салта и Нажмутдина из с. Гоцо (Гоцинского). В 1920 году большевики добились установления на Северном Кавказе советской власти, склонив на свою сторону главарей этих шаек из числа бывших абреков, таких как дагестанские "красные партизаны" Кара Караев, Гирей Куппинский, Качагъ-Омар. Но отдельные сельские банды еще более десяти лет продолжали терроризировать советских и партийных работников в Дагестане, Чечне, Кабарде".

Многие исследователи причисляют к абрекам и горские антисоветские банды в годы Великой Отечественной войны. По внешним признакам, возможно, они таковы и являлись: скрывались в горах, совершали набеги на военных и местную власть, пользовались помощью местного населения. Хасуху Магомадова удалось ликвидировать только в горах Чечено-Ингушетии в 1976 году, когда ему шел 70-й год. К абрекам часто причисляют и постсоветских ичкерийских лидеров, воевавших против России.

Я исхожу из других критериев, не только внешних.

Одним из первых русского читателя с художественным образом кавказского абрека познакомил Михаил Лермонтов. В поэме "Хаджи Абрек" он показал, как горец добивается мщения за убийство брата: он убивает не виновника князя Бей-Булата, а его возлюбленную, которую князь похитил, но она сама не воспринимала похитителя. Отрезанную голову невинной девушки абрек приносит ее отцу, который до этого молил его же вызволить дочь из неволи. Старик умирает от горя, а спустя год в лесу находят трупы "двух злодеев", убивших друг друга в единоборстве. Это были Бей-Булат и Хаджи Абрек.

При всем коварстве и жестокости история эта о том, что у каждого горца своя правда, продиктованная "этическими нормами" эпохи. Лермонтов никого не осуждает. Можно ли сегодня говорить о захватах больниц, театральных залов и школ, не осуждая ичкерийцев? Можно ли написать такую же безоценочную и отстраненную поэму о захвате бесланских детей? Никакие нынешние "этические нормы" не позволят этого сделать. Я за то, чтобы термин абрек включал в себя многие понятия, в том числе и романтизм, и борьбу за справедливость, а не исключительно бандитизм с человеконенавистничеством, присущим террористам.

Абреки с малолетними детьми не сражались.

Олег Кусов

abrek.org