Абречество никоим образом нельзя относить к национальному движению. Абреки, даже те, которых мы называем настоящими, не являются борцами за общую, национальную свободу и независимость своего народа, как представляют их отдельные авторы. Это — скорее всего террористы, поступавшие со своими обидчиками по привычному принципу кровной мести, так как по целям и задачам абречество носило сугубо личностный характер и не выходило за рамки их традиционных понятий кровной мести.

В борьбе с царской администрацией по существу это та же кровная месть, только перенесенная с обычных обывателей и аборигенов на лиц от власти. Действия даже самых его выдающихся представителей, были частью слепой, инстинктивной борьбы с чужеродным засильем, к которому относили и русскую администрацию на Кавказе.

О том, что Зелимхан мог стать революционером, одним из лидеров и активнейшим участником революции, говорит и сам Гатуев. Он пишет, что после того, как Зелимхан 17 октября 1910 года около станции Кади-юрт, расстреляв 17 пассажиров поезда, «отомстил за побитую Чечню.., к нему паломничали родственники отмщенных, к нему стягивались протестанты со всей Чечни. Вздыбься волны революции, и Зелимхан в силу объективных условий оказался бы народным вождем, не зная ни культурных форм революционного движения, ни законов развития революции». Через весь роман Гатуева с той минуты, как в Веденской тюрьме «на прогулке встретились Гушмазукаевы с политическими», Зелимхан проходит как сознательный борец с царизмом, уверенный в своей правоте революционер-одиночка.

При жизни Зелимхана была такая революция — в 1905-1907 годах. Куда было дальше дыбиться этой революции, когда она так потрясла Россию, что правительство и сам царь, под которым ходуном заходил трон, пошли на беспрецедентные для того времени уступки: была учреждена Государственная дума как первый всероссийский представительный орган от народа, издан манифест 17 октября, декларировавший важнейшие демократические права и свободы, ослаблена цензура, возникли оппозиционные партии.

Зелимхану надо было переродиться, чтобы стать революционером. Он не был готов даже стать ее рядовым участником. Не позволяли ему этого ни его уровень политического самосознания, ни психология индивидуалиста, ни патриархально-тейповая ментальность.

Такого же мнения Козачковский, который после «пяти лет тщательного наблюдения за личностью этого самого Зелимхана» утверждает, что «Зелимхан не только не образован, но даже слишком ограничен умственно, для того, чтобы занять в Чечне место политического деятеля, подобно Шамилю, Кази-Молле, Хаджи-Мураду.

В действительности, это не больше, как ловкий вор по воспитанию и разбойник по случаю (беглец). Что он живет мыслью о сильных духом легендарных народных героев, в этом нет сомнения, но на самом деле в жизни и в своих действиях Зелимхан проявляет так много личного мелочного эгоизма, что исключает возможность серьезной общественной деятельности». И заключает: «Таков взгляд и отзыв о Зелимхане почетных представителей чеченского народа».

Убежденный в своих выводах, Дз. Гатуев продолжает: «Будь Зелимхан более доверчив, развивайся революция, — и он объединил бы вокруг себя шамилевскую Чечню, ту, которая не могла замкнуться в пассивности. Но был Зелимхан строг в выборе, инстинктивно сознавая, что группа его сподвижников должна быть в некотором роде партией». Все это безосновательные заявления. Для этого Зелимхану надо было стать Шамилем и таким же образованным и всесторонне развитым политическим и государственным деятелем или хотя бы похожим на него. Не трудно заметить, что к подобным выводам автор пришел как писатель, принадлежащий к поколению 20-30-х годов XX столетия, воспитанному на советских установках о классовой борьбе.

На самом деле даже после посещения его ростовскими революционерами — террористами Зелимхан имел о революции самое смутное представление. Ни о какой революции он не думал, никогда и нигде о ней не говорил и вообще не догадывался, что она может быть. И пример тому первая российская революция 1905-1907 годов, которая вслед за Россией привела в движение все угнетенное население Северного Кавказа, но никак не отозвалась ни в одном из абреков. Глух к ней оказался и сам Зелимхан, он ее даже не заметил. Зелимхан — это в основном мститель-одиночка, вставший на путь борьбы с русской администрацией только потому, что она стала, как он считал, изначально причиной всех несчастий его семьи. Кроме того, трудно смотреть на то, как отнимают у тебя землю, хозяйничают на ней, попирают твои святыни, насилуют и унижают только за то, что ты слабее тех, кому твой народ разрешил им жить с тобой на равных из симпатий и дружеских чувств.

Как видно из письма Зелимхана в Государственную думу, Гушмазукаевы были весьма состоятельными, они имели «все, что бывает у зажиточного горца», чужого добра не желали, и их никто особенно не стеснял и не тревожил. Поэтому к властям они относились лояльно, и ни к какой борьбе с ними изначально Зелимхан не собирался, пока не заключили в тюрьму его, брата Солтамурада и отца Гушмазуко за убийство ими брата и отца соперника Солтамурада, сватавшегося, как и он, к красавице Зезык.

Зелимхан, выросший в условиях безусловного соблюдения адата и шариата, считал, что власти незаслуженно их наказали, так как кровь пролилась с обеих сторон, произошло кровавое уравнение, и никто никому больше ничего не должен был, а преследоваться стали только они — Гушмазукаевы. Справедливость попрана, оскорблена честь, унижено достоинство. Вернуть потерянное, восстановить справедливость стали смыслом жизни для Зелимхана. Врагами были объявлены — русские власти, живущие сами и заставляющие других жить по непонятным им русским законам. Другого способа для достижения этой цели, кроме как посредством личной мести, не находил. А потому кровная месть для него стала единственно верным актом возмездия и терской администрации, и своим кровникам, даже если они чечены. Это был тот фон, на котором строилась вся его жизнь в течение всех последующих лет. Однако считать его борцом за свободу в привычном нам смысле этого понятия было бы неправильно, ибо борец за свободу — это прежде всего альтруистическая личность, беззаветно служащая людям, когда мотивом его решительных действий становится не личная обида, а спасение мыкающего горе целого народа. В этом случае характер и методы борьбы другие, где расправе над личным врагом и террору отводится далеко не первое место.

По примеру вышеуказанных авторов и в более поздних работах абреки проходят как революционеры, как борцы за новый государственный строй, защитники горской бедноты, своего рода Робин Гуды, что является явным преувеличением их общественной роли. Конечно, абреки, бросившие открытый вызов властям, вроде Зелимхана, личности весьма неординарные и мужественные, но при этом они всего лишь мстители за себя, за личную обиду, которые в необходимых случаях собираются в шайки для более успешных действий. И нет у них цели общей борьбы со всем существующим политическим режимом, лежащим в основе всех их несчастий. Чаще всего в качестве обидчика выступает одно конкретное лицо — какой-нибудь светский или военный чиновник. Но личная месть абрека вызывает уголовное преследование со стороны всего аппарата власти. И тогда в орбиту протестной борьбы абрека попадает уже вся местная русская администрация, которая, выполняя свои властные и фискальные функции, нередко вызывает недовольство податного населения. Отсюда, абрек — народный заступник, борец за справедливость, хотя эти два свойства реализуются избирательно и не в полной мере.

Зелимхан действительно терроризировал Терскую область, в определенной степени диктовал местной администрации свои условия, наводил на них, на иноязычных обывателей и своих кровников страх, свободно перемещался с места на место, являлся лидером среди всего абреческого и разбойного сообщества и больше чем у кого либо было успешных операций. И в этом смысле он действительно был наместником гор, как его величали в светских кругах и в печати. Если есть в Тифлисе официальный наместник Кавказа, то почему он, кого знает и признает весь Северный Кавказ, а слава о нем гремит по всей России, не может быть им?!

Еще более яркую попытку сделать из абрека революционера осуществил Чабуа Амирэджиби в своей объемной более 700-сграничной книге «Дата Туташхиа». Но его герой не имеет реального прототипа в жизни — это всего лишь собирательный образ.

Не обошли эту тему и деятели культуры. В частности, кинокритик В.Дворецкий, указывая на причину появления фильма «Абрек Заур» писал: «До революции горцы жили голодной, нищенской жизнью. Зажатые горами, лишенные земли и пастбища, они усердно обирались чиновниками, русифицировавшими Кавказ. Незнание обычаев и законов, священных для горца, хамство, издевательство, «колониальные» приемы царского правительства толкали наиболее сильных и мужественных на путь абречества и бандитизма».

Прочитано 897 раз

abrek.org