К примеру, вот как писатель Манаф Сулейманов в своей книге «Дни минувшие» описывает на ее страницах нежданную встречу Зелимхана с магнатом-миллионером Ага Муртузом Мухтаровым, в ожидании поезда в Баку обедавшего с другом в пристанционном железнодорожном ресторане станции Беслан. «Внезапно в зале поднялся переполох, раздались крики: «Зелимхан едет!», «Конница Зелимхана захватила станцию!». Собеседник Ага Муртуза, побледнев от страха, предложил: «Ага, у меня карета наготове и лошади в упряжке, поедем-ка поскорее от греха подальше»!
Мухтаров и бровью не повел: «Никуда я не поеду! И тебе делать это не советую…».
Вскоре на опустевшую привокзальную площадь въехал отряд вооруженных всадников. Некоторые из них вслед за Зелимханом заглянули в ресторан. И тут внимание грозного предводителя абреков как-то сразу привлекли два человека интеллигентной наружности, мирно о чем-то беседовавшие за столом. Он посылает одного из своих нукеров с приказом: привести их к нему! Мухтаров, улыбнувшись, отказывается идти на поклон к Зелимхану. Узнав об этом, абреки просят разрешить им наказать наглеца за неповиновение предводителю. Цыкнув на них, абрек сам подходит к невозмутимо обедающим гостям. Ага Муртуз, привстав, придвигает ему стул со словами: «Садись, гостем моим будешь!» Слова незнакомца понравились Зелимхану. Сел, быстро разговорились. Прощались они уже друзьями.
Впоследствии они не однажды одаривали друг друга подарками. Зелимхан, например, прислал Мухтарову в серебряных ножнах кинжал и башлык с золотыми кистями – в знак признания его мужества и смелости. Мухтаров же, после гибели Зелимхана, перевез его сына и дочь в Баку, содержал их как своих родных детей, а затем отправил за свой счет учиться в Петербург. Сын Зелимхана со временем стал хорошим агрономом, а дочь – врачом.
А вот еще одно повествование о Зелимхане, записанное много лет назад автором со слов профессора Магомедхана Кажлаева, известного бакинского хирурга-отоларинголога: «До революции мой отец Давуд в селе Ботлих Андийского округа Дагестанской области на пригорке главной улицы арендовал жилой дом, на первом этаже которого находился магазин, где торговали черными и белыми андийскими бурками, черкесками с галунами, кавалерийскими бурками, шерстяными, шелковыми, суконными и бязевыми тканями в рулонах, а попутно – еще сахарными головками, грузинским чаем в железных коробках, конфетами, женскими ювелирными украшениями, парадным холодным оружием, керосиновыми лампами, наборами восковых свечей, оконными стеклами и т.д. В комнатах же второго этажа с окнами, глядящими в ущелье Андийское койсу, с каменным, времен Первой Кавказской войны, мостом через реку, мы жили всей семьей. Жили мы зажиточно, ибо торговля была прибыльной. Мой старший брат Юсупгаджи обучался банковскому делу, а я учился в Тифлисской гимназии.
Справедливости ради надо бы сказать, что своим благополучием и достатком мы многим были обязаны грозному Зелимхану, именем которого в семьях горцев в то время пугали непослушных детей. Он, как давнишний друг и кунак отца, опекал нашу торговлю, а когда обстоятельства требовали решительным образом пресекал гнусные, ультимативные порой поползновения конкурентов, которых у нас немало было в самом Ботлихе и в других аулах округа.
Появлялся Зелимхан со своими вооруженными людьми не часто, но, как правило, неожиданно, без предупреждения рано утром или в вечерних сумерках. И, чаще всего, транзитом, когда путь куда-то держать надо было через Ботлих.
Иногда за чаем поговорив о чем-то с отцом, спешно уезжал, а случалось – оставался ночевать. А пока он спал, по просьбе отца, домочадцы торопливо заполняли переметные сумы гостей тканями, детской одеждой, обувью, коробками грузинского чая…
Да и сам Зелимхан заявлялся к нам отнюдь не с пустыми руками: отцу всегда привозил лучших сортов турецкий табак, что-то моей матери, а мою пятилетнюю сестренку Аймисей радовал куклами, разными игрушками, шоколадными конфетами, монпансье. Однажды, помнится, Зелимхан, приехав, как всегда, неожиданно, одарил моего брата Заида уменьшенной в размерах точной копией английской шестизарядной боевой винтовкой, стрелявшей пулями также соответственно уменьшенных калибров…
И вот, надо же, в один из летних, жарких дней, когда Зелимхан с отцом и несколькими своими телохранителями в большой комнате за столом ели хинкал, случился конфуз, как-то сразу отдаливший его от нашей семьи. Связано это было как раз с сестренкой: едва Зелимхан и его абреки, заехав во двор, с дороги возились с лошадьми, поклажей, перевешивали ружья, кто-то из домочадцев, не поставив отца в известность, на всякий случай, решил уложить Аймисей в… вещевой сундук. «Лежи тихо-спокойно,– сказали ей, и ничего не бойся». Девочка, действительно, в первое время тихо-неслышно лежала, но потом то ли ей в сундуке воздуха не стало хватать, то ли с испугу, Аймисей вдруг заплакала. Зелимхан вопросительно глянул на отца, быстро привстав и до половины вытащил кинжал из ножен… Отец в страшном недоумении и волнении приблизившись к злополучному сундуку, приподнял крышку сундука, из которого с воплем выскочила дочь.
Зелимхан облегченно вздохнул, словно гору с плеч сбросил и, покачивая головой, посмотрел укоризненно на все еще недоумевающего отца, и что-то по-ингушски сказал своим людям. Те спустившись с внутренней веранды во двор, стали спешно седлать лошадей. Напрасно отец, извинившись, пытался, как мог объяснить, что случившееся – это всего лишь досадное недоразумение, к которому он не имеет никакого отношения, что люди, пытавшие упрятать дочку, будут наказаны, Зелимхан был неумолим в своем решении покинуть наш дом.
– Ты меня, Давудбек, сильно обидел! – сказал он, вставая из-за стола. – Хотел бы я знать, кто это тебе сказал, что Зелимхан обижает женщин, детей! Даже, если так сказали, почему поверил? Ведь мы с тобой давние друзья, кунаки, названные братья, как ты не раз мне заявлял… Или ты так больше не считаешь?
И, накинув на крепкие, мускулистые плечи бурку, спустился во двор, где лошади после сытной фуражной трапезы, жадно припали к холодной воде. Помедлив, пока лошади утолят жажду перед дальней дорогой, Зелимхан ловко взлетел в седло и вслед за товарищами выехал на пыльную дорогу петлявшей по левому берегу реки Андичай – в сторону горного аула Конхидатль…
Эта была наша последняя встреча с отважным, но, как и все горцы, обидчивым и ранимым человеком. Больше Зелимхана в Ботлихе никто не видел, точно слово на Коране дал стороной далекой обходить не только дом наш, но и аул, что в сердце андийских гор. Предчувствуя недоброе, мы, конечно же, очень сожалели об этой размолвке. И точно: за год с несколькими днями до гибели Зелимхана, о чем, к слову, мы с большим опозданием узнали из тифлисской газеты «Кавказ», прямо в магазине наемный убийца застрелил нашего отца.
После похорон старший сын Давуда Юсупгаджи, уже на правах главы семьи продав домашнюю утварь, а в магазине – все оставшиеся товары, спешно отвез всех нас в Кумух, а сам через какое-то время негласно вернулся в Ботлих и, выйдя на заказчика убийства отца, местного богатого купца, разрядил в него свой револьвер, и сдался военным властям. Прямо-таки вендетта по-кавказски…
За пролитую кровь Юсупгаджи был сослан на долгие годы на каторжные работы в холодную, снежную Сибирь. Вернулся в Кумух уже после революции. Больным, изможденным от цинги и без одной ноги, зато героем в глазах всех сельчан. Древние, настоянные на народных обычаях и традициях адаты и в этом случае оказались сильнее шариатских законов великого Шамиля».
… Зелимхана долго не могли словить, несмотря на все старания регулярных воинских частей и разных иррегулярных формирований – всегда уходил, минуя успешно все облавы, западни, заслонные кардоны на дорогах и высокогорных тропах. Стрелял он без промаха, был неутомим, быстр на ноги, а наездником – отменным. Хорошо ориентируясь в горах, знал, где и как скрываться, где проявлять природную свою смекалку, а то и хитрость. Однажды в районе старой крепости «Сундукели», имитировав внезапное нападение с кручи, выбрался из окружения, другой раз отвлек внимание близко подступивших карателей, скатив по склону ущелья самовар, упрятанный в бурке.
И все же отряду терских казаков, каким-то образом, говорят не без помощи предательства, удалось напасть на след Зелимхана и окружить его. В завязавшейся перестрелке он был ранен в ногу и грудь, на предложение же сдаться, отвечал меткими выстрелами. Третья же пуля карателей, увы, оказалась смертельной. Случилось это ранним утром 29 сентября 1913 года, по одним сведениям на Военно-Грузинской дороге – в трех километрах от села Нижний Ларс, по другим – у развалин крепости XIX века «Редант», что в восьми километрах от Владикавказа.
В тот же день героем погибшего абрека прямо с поля боя, в папахе и пулей пробитой черкеске, на арбе привезли в главный город Терской области – Владикавказ, где на одной из площадей города, возможно, Базарной или Привокзальной, фотографы владикавказского издательства А. Я. Шишкова, предварительно, словно паутиной оплетя безжизненное тело патронташами, пристегнув к поясу горский, в простых ножнах кинжал, вложив в ладонь левой руки самозарядный пистолет, а чуть выше колен разутых ног, поперек пустив трехлинейку образца 1891 года, сделали с десяток стеклянных негативов для почтовых открыток.
И, конечно же, у павшего в неравном бою знаменитого абрека «запечатлеться на память» желание изъявили и каратели – при полном вооружении – с винтовками, саблями и во главе с горделивой наглостью восседавшего на стуле раненного в плечо, скорее всего, как всегда меткой пулей Зелимхана – то ли казачьим унтер-офицером, то ли полицейским урядником…
Лишь «насытившись» фотографированием, тело абрека для захоронения на мусульманском кладбище было отдано семье – брату, жене, детям…
И вот еще что – напоследок, в качестве эпилога. В вещах убитого Зелимхана были обнаружены разного рода эссеровская литература, прокламации, какие-то бумаги с печатями. Сегодня сразу и не скажешь, что могло связывать храброго, но безграмотного абрека с по-европейски образованными социалистами-революционерами, из среды которых вышли Чернов, Керенский, Спиридонова и другие. Но вот о чем тут я подумал: уж не видели ли последние в Зелимхане одного из возможных своих удачливых «добытчиков денег» для своих политических акций? Ведь трудился же на подобном поприще, и, надо сказать, весьма успешно коммунист с 1901 года Тер-Петросян, по кличке «Камо», по заданию вождей большевистской партии для нужд грядущей социалистической революции под угрозой оружия экспроприировавший деньги из банков, коммерческих и торговых учреждений в различных регионах империи, в том числе в Азербайджане и Грузии, за что четырежды приговаривался к смертной казни.
(Извлечение из статьи заслуженного журналиста Азербайджана Фаика Закиева «АБРЕКИ ПО-КАВКАЗСКИ» )