Абрек Зелимхан в романе «Из тьмы веков»

 Из книги Идриса Базоркина «Из тьмы веков» (отрывок)
Глава седьмая. Солдаты
1
С того скорбного дня, как не стало бедной Матас, прошло несколько весен. Каждая из них несла людям то страх и опасение, то надежду.

Чаще стали доходить в горы новые мысли. Жизнь становилась тревожнее, быстрее. В аулы наезжали теперь молодые ингуши. Они называли себя студентами, рассказывали о борьбе, которую вели в России рабочие, чтобы облегчить людям жизнь, изменить вековечный порядок, когда богатым достается все, а бедные должны работать на них и голодать.

А в башню Калоя пришла радость. Дали подарила сына - Мажита.
Калой перестал ходить в набеги. Уже два года он вместе со всеми пахал и косил, убирал урожай и заготавливал дрова. Снова братья арендовали на плоскости землю, только теперь в другом месте, и им удавалось сводить концы с концами. Запахивали и принадлежавший Виты клочок земли. Но не корысти ради, а чтобы поле не тосковало. С первого урожая справили поминки по Матас и поставили ей на могилку серую каменную плиту.
Сам камень не стоил ничего. Братья вырубили его в горах. Но надпись обошлась дорого. Каждую буквочку, каждую точку посчитал грамотей-мулла. Каждый прочитанный стих из Корана пришлось оплатить зерном.

Но братья не скупились. Они знали, что Матас видит все и, конечно, довольна ими.
Что может быть дороже почести, воздаваемой памяти ближнего!
Однажды пришло братьям письмо. Было оно от Виты, из Сибири. Рассказывал он о тяжелой жизни на каторге. Но о себе писал мало. Все больше спрашивал про дела горцев и только в конце, чтобы не подумали, что очень тоскует, просил написать про Матас: где она, как живет и здорова ли?
Прочел братьям это письмо писарь, который в ту пору объезжал свой участок, проверяя подворные списки.

Калой едва понимал его. Но когда писарь прочитал письмо второй раз, стало яснее, и Калой рассказал своим, о чем написал Виты. И снова плакали женщины по бедной Матас, расстроился и ушел в сарай Орци. А Калой завалился на нары и, пока писарь ел, думал и думал о том, что говорил ему из далекой Сибири молочный брат.
Но одно место в письме он так и не понял: «Заключенные ждут амнистии!» О чем это речь? И когда писарь поел, он снова начал его допрашивать.
- Чаво это - амнести? Какой слова?

С большим трудом писарь пояснил Калою, что сейчас 1909 год, а через четыре года исполняется триста лет, как Россией правят цари из рода Романовых. Что по этому случаю царь-батюшка для праздника помилует своих врагов, и арестанты надеются на эту милость.
Калой усмехнулся:

- Кто знает, что будет через четыре года! И сколько людей не доживет до этого праздника!
Но самое главное, Виты жив. Есть его адрес, и хоть изредка можно будет посылать ему гостинцы.
Калой дал писарю целковый за бумагу и за ответ, который тот написал брату. В нем Калой рассказал Виты о жизни в горах и о том, что Матас умерла.

Женщины, затаив дыхание, сидели в углу башни, прижавшись друг к другу, слушая, как Калой диктует письмо. Когда он называл имя Матас, они догадывались, о чем идет речь, и снова плакали.
Только один Мажит ничего не понимал. Сидя у матери на руках, он старался достать за хвост кота, который залез от него под нары.

В этот месяц Калой отослал Виты две посылки с сушеным мясом. Не забыл положить туда и цу мажиргиш*. Эта пища была очень сытной и могла не портиться годами.
Но не одна любовь к мирной жизни удерживала Калоя от дерзких набегов.
Царские власти, бессильные бороться против самих абреков, подвергали экзекуции, штрафам их аулы, а родных и близких поголовно ссылали в Сибирь.

Калой, да и все в горах, знали, сколько безвинных чеченцев было разорено и сослано за неуловимого эбарга Зяламха.
Жестоко, но справедливо наказывал Зяламх своих врагов. Он убивал карателей, грабил богачей. Однако тяжелой ценой оплачивал это народ. Зяламх тайно покинул Чечню и вместе со своей семьей скрылся у ингушей. Он готов был прекратить борьбу, потому что сотни чеченцев уже томились из-за него в тюрьмах. Но власть продолжала преследовать его. Для его поимки был создан отряд добровольцев-охотников во главе с есаулом Вербицким. Отряд этот так жестоко расправлялся с горцами, что о нем в народе сложили песню:

...В огне сгори, Вербицкий!
Палач детей и жен!..

Калой не мог допустить, чтобы из-за него разорили Эги-аул, сослали людей... Ведь только ради них он шел на отчаянные дела, рисковал жизнью. Вот еще почему он стал «мирным».
Около года Зяламх и его семья тоже мирно жили в ингушском селении на плоскости. Но царские люди узнали об этом, и ему пришлось покинуть гостеприимный Экажконьги-Юрт.
Куда идти? Где искать спасение?

Многих ингушей знал эбарг Зяламх. Со многими из них ходил на большие дела... Но сейчас ему нужен был человек, слово которого было бы свято для всех других. И он решил искать Калоя.
Тайными тропами в ночную темень шла семья Зяламха в горы. Шли женщины, дети... В ауле Лежги пришлось искать приюта. Жене Зяламха стало плохо. А к утру она принесла ему сына. Что за судьба родиться от людей, у которых ни крова, ни очага, все богатство которых - вражда, вся радость - прожитый день!..

Но было у них одно настоящее богатство: ингуш никогда не спрашивал у пришельца, кто он, откуда и куда держит путь. И если гостю его угрожала опасность, он готов был сам встретить ее, а если надо, умереть. Однако плох тот гость, который без крайней нужды злоупотребляет этим священным обычаем.
Через три дня Зяламх снова двинулся в путь.
Перед рассветом залаяли собаки. Калой проснулся, прислушался. Надрывный лай псов говорил о том, что в ауле кто-то чужой. Калой накинул бешмет, вышел, окликнул собак. Услышав голос хозяина, они осмелели и ринулись за ворота.

Калой сбежал с терраски и увидел людей, остановившихся поодаль. Прогнав собак, он подошел к гостям.
- Счастлив ваш приход! Заходите! Заходите! - обратился он к пришельцам, стараясь рассмотреть их.
Мужчина с конем в поводу, парень-подросток, две женщины и много детей... Мужчина шагнул вперед, и Калой тотчас узнал его.
Узнал не по лицу, а по росту, по излому шапки, по манере носить винтовку - вниз дулом под правой рукой. Это был Зяламх. Они молча обнялись. Калой взял под узду его лошадь и пошел вперед. Им не нужно было говорить, чтобы понять друг друга. Калой был рад гостю и в то же время глубоко опечален тем, что ему пришлось покинуть плоскость и со всей семьей, терпя лишения, скитаться по чужим людям, искать убежища в далеких от родины горах.
Значит, круг сжимался.

Орци выбежал им навстречу. Когда гости вслед за Калоем вошли в дом, обе хозяйки были уже на ногах. Дали убирала постели, Гота разжигала печь.
Не прошло и часа, как гость и вся его семья, обласканная, согретая теплом и радушием хозяев, спали в отведенной им комнате спокойным сном, каким давно уже не приходилось спать.
И хотя в эту ночь никакой опасности для Зяламха не было, Калой на всякий случай велел Орци расставить в разных дворах заседланных лошадей. А когда рассвело, братья принялись за обычные домашние дела. Глядя со стороны, никто не мог бы подумать, что в их доме есть посторонние. Так прошел день. Жена Зяламха, жена его брата, младший братишка и дети привыкли скрываться. Они научились всегда говорить вполголоса и не подходить к окнам. Здесь можно было и не таиться, но у них это получалось само собой.

Ни Дали, ни Готе не было известно, кто у них в гостях. Калой сказал им, что это семья чеченца, который из-за кровничества вынужден прятаться и избегать людей. И это было истиной, потому что Зяламх действительно стал знаменитым абреком Залимханом из-за того, что его оскорбителей и кровников взяла под защиту власть и всей своей силой обрушилась на него.
Когда стемнело, Орци привел лошадей, посадил на них детишек гостей и тронулся в путь. За околицей обе женщины тоже сели верхом на лошадей, и караван двинулся в глубь гор, к аулу Кек, где у Зяламха были близкие друзья.
Кек стоял так высоко в горах, что выше уже не было ингушских поселений.

Часа через два следом выехали Зяламх и Калой. Прощаясь с хозяйками дома, Зяламх тихо сказал:
- Спасибо вам за хлеб-соль! Молю Аллаха, чтоб вам никогда не приходилось искать гостеприимства, скрываться, как это приходится нам!.. Счастливо живите!
- Счастливого пути!
- Да сжалится над вами Аллах! – ответили Дали и Гота. И, кажется, они впервые подумали, что беды и горе, изведанные ими, - еще не самые тяжкие испытания. «Не приведи Аллах вот так... бездомничать...»

Ночь была светлая, хотя луна еще не всходила. Калой и Зяламх проехали по дороге к аулу Пуй, что лежит на пути к Кеку, потом резко свернули в лес и направились в обратную сторону. Через некоторое время перед ними открылся вид на черную башню на горе. Это был замок Ольгетты. Оставив лошадей внизу, Калой провел гостя вверх пешеходной тропой, показал одному ему известный тайник и сказал, что здесь, если придется, он может оставаться и жить сколько угодно. Только никто не должен знать об этом убежище. Зяламх понимал, что Калой делится с ним самым сокровенным. Все меньше оставалось у него теперь таких друзей.

Вскоре они спустились к лошадям и вернулись на дорогу, по которой ушла семья Зяламха.
В Кек приехали поздно. Там все, кроме хозяина дома, спали. Орци давно уже угнал обратно лошадей. Калой не стал задерживаться и, поручив гостя хозяину, пошел со двора. Зяламх захотел проводить его, и они вместе вышли на дорогу. Поднялась луна, осветила горы. Было безветренно, тихо. Где-то журчала вода.

Калой и Зяламх остановились на крутой тропе. Их не смущала черная бездна у самых ног. Зяламх был спокоен.
- Вот куда загнали они меня... - грустно промолвил он, окидывая взглядом кольцо обступивших гор. - Такому, как я, не надо было иметь семью... Себя мне не жаль. Но их измучил... А ночью все мерещатся люди, что томятся и погибают из-за меня в тюрьмах...
- Да разве ты виноват в этом? - пытался успокоить его Калой. - Это трусость слуг царских! С тобой не могут справиться, так берут беззащитных...

Зяламх печально покачал головой.
- Я знаю тебя, Калой, - сказал он, - ты смелый человек, но ты добрее меня. Ты ради своей жизни не дал бы страдать другим... Вот они сожгли, разгромили ваш аул Цорх. А за что? Я же близко к нему не подходил! А я вместо того, чтобы смириться, свирепею! Ненависть к злодеям застилает мне ум. Я жажду их гибели и бью, бью, где могу, сколько хватает сил... - Глаза Зяламха горели. - Теперь это стало моей судьбой. Они меня сделали таким. Но ты свободен. Они еще не встали на твой след. Ты очень умно брал их за глотку, не открывая себя. Ты еще можешь вернуться к сохе. А разве есть что-нибудь вкуснее чурека, добытого своими руками из этой земли? Я хочу уйти за границу... Вот только достанем немного денег - и уйду... Мне как-то сказали русские - я тайно встречался с ними... не здешние были, - что таких, как мы, и в России много... Что они сбросят со своего стула царя Николая и сами станут хозяевами жизни... И будет большая война между русскими эбаргами и слугами царя! Вот тогда и я вернусь, и мы все вместе посчитаемся с ними за все! - Голос Зяламха был хриплый, простуженный. Он то улыбался, то хмурил брови и зло поводил глазами.

- Власть царя — это гора! — сказал Калой невесело. — Трудно будет ее одолеть... И когда это будет?.. А пока тебе лучше притихнуть. Всполошились они!..
Зяламх улыбнулся.
- Да. Все они знают теперь чеченца из Харачоя - от царя и до последнего писаря! И многим хочется положить себе в карман обещанные за мою голову восемнадцать тысяч. Только я ценю ее дороже... И об этом узнает еще не один.
Они простились, условившись встречаться в башне замка Ольгетты. Калой из уважения к гостю пошел за околицу пешком, ведя коня в поводу. А Зяламх долго стоял, вспоминая свое село Харачой в веденских горах, где теперь не осталось ни одного родного ему человека. Он смотрел на яркую луну и думал том, что она сейчас видит со своей высоты и Ведено и его родной аул. Как хорошо луне!

Судьба Зяламха тяжелым камнем легла на сердце Калоя. Он с тоской думал о друге, о его несчастной семье. Ведь «даже самая длинная веревка всегда имеет конец...» Загнали его сюда, но остановятся ли на этом?
И яснее увидел Калой: есть люди, сильные силой власти, и есть люди, которым приходится самим стоять за себя... И вражда между ними - вечная. А раз так - нет нужды искать конец веревки... страшный конец... Надо просто жить и, где удастся, наносить удары.
Прошел год. Как-то разнесся слух, что Зяламх среди бела дня напал на город Кизляр и похитил все ценности из банка. Люди удивлялись его смелости. Многие завидовали его богатству, и никто не знал, что в числе его друзей были эбарги и с этих гор.

Слава и дерзкие налеты Зяламха не давали покоя властям. Он был укором их бессилию и заразительным примером для других.
К концу сенокоса в горах появился Чаборз. Он в сопровождении нескольких родовых братьев объехал свои угодья, заглянул в соседние ущелья, побывал в пещерах. Горцы поняли: старшина кого-то высматривает.
По дороге домой он встретил Орци и, отозвав его в сторону, сказал:
- Если установят, что твой брат бывал с Зяламхом, будет беда. Аул разорят. Сожгут.
Глаза Чаборза пытливо смотрели в глаза Орци. Но тот выдержал его взгляд и с невозмутимым спокойствием ответил:
- Видишь ли, один человек сразу в двух местах бывать не может, если он не джин или не оборотень. Спроси село. Мой брат - всегда с народом. На всех работах он дома... - Орци умолк и, поглядев на Чаборза, простодушно добавил: - А если нам когда-нибудь почему-нибудь придется уйти к Зяламху... - он улыбнулся, - ты, Чаборз, узнаешь об этом... И самым первым! Мы не обидим тебя, почтим твою власть, придем к тебе в гости...
- Оставь свои глупые шутки! - огрызнулся Чаборз. - И запомни: я предупредил вас!
- И я предупредил! - с той же наивной улыбкой ответил Орци, словно встреча с Чаборзом доставила ему огромное удовольствие.

Старшина уехал.
А позднее, к концу месяца ревущего оленя, когда леса почти обнажились, а на вершинах гор заиграли метели, ночью из всех трех ущелий к башне Эги прискакали родственники. Они принесли страшную весть: со всех сторон в ингушские горы вошли солдаты. Их сотни, тысячи! Русские пехотинцы, казаки, дагестанские всадники, ингуши из милицейской охраны. Их ведут важные начальники.
Калоя не было дома, и Орци не сразу сообразил, что делать. Страх за брата перепутал мысли. Наконец он побежал к Иналуку. Дали, Готу и Мажита они отправили к родственникам в другое село. Верный человек поскакал в Пуй, Кек и Нелх. Знали, что где-то там скрывается семья Зя-ламха. Но неужели ради двух женщин и детей собрано такое воинство? Неужели начальники хотят перенести на бессильных, беззащитных женщин свою злобу и ненависть к этому неуловимому человеку?

- Хотя ведь не зря говорится: «Кто не смеет ударить коня, тот бьет по седлу!» - усмехнулся Иналук, - Зная характер этого чеченца, они могут его семью превратить в приманку, в капкан для него. А может, что-то против нас замышляется?..
- Хоть бы Калой на них не нарвался! Он с оружием... Тогда конец... - нарушил молчание Орци.
Через несколько минут юноши рода Эги ускакали в разные аулы, чтоб предупредить друзей Калоя, просить их укрыть его от врагов, как только он появится.

Утром посланные возвратились и встретили новый день обычными делами.
К полудню прибыли военачальники и солдаты.
Вокруг аула встала охрана.
А пешие и конные отряды солдат по тропам и напрямик, через хребты и долины пошли дальше, к верховью Ассы. И тогда горцы поняли: облава. Только на кого? На самого волка или на его щенят?
В дом, где остановился главный начальник войск, изредка прибывали офицеры. Видимо, они докладывали, как идут дела.

Несколько раз появлялся и Чаборз. Туда приволокли двух баранов, развели костры.
Орци сидел у себя вместе с Иналуком. Из окна они наблюдали за тем, что происходило вокруг.
Взрослое население Эги-аула пряталось по домам, но дети, хоть и боялись солдат, гонимые любопытством, все-таки выбрались из башен и глазели на пришельцев.
В середине второго дня по общему оживлению военных стало ясно: случилось что-то важное. Один за другим на потных конях скакали посыльные. Офицеры отдавали какие-то распоряжения. Солдаты двойной цепью окружили аул. И наконец до жителей дошла весть: в хевсурских горах, совсем под ледниками, схватили семью Зяламха.

Через несколько часов под сильной охраной ввели в аул измученных женщин и кучу детей. Маленьких матери несли на руках, другие цеплялись за их юбки. Старшая женщина была женой Зяламха, вторая - женой его погибшего брата, Солтамурада.
Их привели во двор, где жил главный, теперь уже известный горцам начальник Назрановского округа князь Андроников - офицер из лучших царских войск, которые назывались «гвардия».
Жители Эги-аула поняли: князь решил, что семья Зяламха - это хвост, за который он вытащит из гор и самого эбарга. Не даст же тот на поругание врагам своих женщин! Чтобы вызволить их, он, конечно, кинется в бой и сложит голову... Так думали и говорили жители аула. Осмелев, они понемногу стали выходить, взбираться на крыши башен, с которых были видны пленники князя, окруженные тройным кольцом солдат.

Наконец на террасе появился сам князь. Это был высокий холеный мужчина. Все пуговицы на его шинели, накинутой на плечи, блестели, как золото. Шашка была в серебре. Он внимательно посмотрел на женщин и спросил у старшей из них:
- Где твой муж? Переводчик перевел.
«Спрашивает, где Зяламх», - разнеслось по всем дворам, по крышам. И тотчас снова воцарилась тишина. Затаив дыхание, люди ждали ответа женщины, муж которой вот уже десять лет заставляет трепетать этих начальников и именем которого их жены пугают своих детей.

- Не знаю, - тихо ответила она. И это было сказано так обычно, как сказала бы любая женщина.
- Врешь! Где Залимхан? - повысил голос князь.
- Не знаю, - так же спокойно, как и в первый раз, ответила жена Зяламха.
- Где Залимхан? - вышел из себя и закричал Андроников.
Дети испугались, заплакали. Мать обернулась и велела им умолкнуть.
- Царем поставленный начальник должен быть умным человеком, - заговорила она, посмотрев на князя усталым взглядом. - Как же он не понимает, что такой человек, как мой муж, сам не знает, где он будет! Вы же гоните его, как зверя... Я знаю, где он, когда видят его мои глаза. А когда не видят, вы должны знать... У вас тысячи глаз...
- Умница!..
- Хорошо сказала!..
- Чего он терзает ее!.. - тихо переговаривались люди.

Князь был взбешен ответом жены разбойника. Она позволила себе поучать его! Но кругом стояли младшие офицеры, солдаты, горцы, и он сделал вид, что не понял насмешки.
- Пусть она не боится и расскажет, где он. Мы возьмем его живым, - пообещал Андроников.
- Я не боюсь, - ответила женщина, и горькая усмешка скользнула по ее лицу. - Он не такой мужчина, которого вы можете взять живым... Я боюсь другого. Если он узнает, что вы взяли нас в плен, вам не избежать встречи с ним... Ведь у вас, наверно, тоже есть родные, дети... Вспомните о них... Не надо больше крови!

Народ видел: женщина говорила от души. Но князь только рассмеялся.
- Не думаешь ли ты, что мы собрались для того, чтоб убегать от твоего Залимхана? Мы пришли изловить его! Он трус и грязный убийца из-за угла! Вот мы забрали у него жену и детей. А где он, хваленый джигит? Завтра я его самого схвачу, как телушку!
Жена Зяламха побледнела, но потом впалые щеки ее вспыхнули румянцем. Каким жалким казался ей этот самонадеянный человек, который каждым словом своим сам себе рыл могилу. Она не сомневалась в том, что весь их разговор станет известен мужу. Ингуши увидят его, расскажут. И она ответила князю последний раз:

- Нет. Он не трус. Это ты, чтоб схватить нас, беззащитных женщин и этих младенцев, пришел сюда с тысячами солдат. А если б моему мужу понадобилась твоя жена, он сам, один, сумел бы забрать ее у тебя с постели! Я хочу дожить до завтрашнего дня, чтобы узнать: будешь ли ты так смеяться, когда нас поведут с этих гор!
- Мужское сердце!
- Жена достойна Зяламха! - с восторгом передавали друг другу горцы. А князь, круто повернувшись на каблуках, ушел в саклю. Пленников затолкали в сарай, заперли и приставили к ним караул. Ночь наступила тревожная. Тучи заволокли небо. Порой начинал порошить сухой снег, но его сметал ветер. Вокруг аула и далеко по Ассе до утра горели солдатские костры. Всю ночь на хуторах тревожно лаяли собаки.

Орци не находил себе места. Ни он, ни Иналук не ложились. К полуночи стало светлее. Где-то над тучами взошла луна. В саклях, где расположились офицеры, долго был виден свет, хлопали двери. Начальство праздновало победу. Орци, поставив у дверей заряженную винтовку, каждую минуту ждал возвращения Калоя, ждал перестрелки с ним. Но ночь прошла спокойно.
Утром лагерь поднялся, зашумел.
Приехал Чаборз. Он прошел прямо к князю Андроникову и рассказал ему, что в ущелье Ассы отряду не избежать засады. Это сообщили ему верные люди. Река и неприступные скалы сделают Зяламха неуязвимым, и он попытается отбить семью.

Чаборз предложил выйти с гор на Военно-Грузинскую дорогу через другое ущелье - Джараховское.
Князь закурил, задумался. Он понимал, что этот старшина прав. Но старшина не знал, что при сложившихся обстоятельствах - после вчерашнего разговора с женой абрека в присутствии всего аула и офицеров, после обещаний, которые князь надавал генерал-губернатору, выступая в поход, после письменно отданного приказа о маршруте - начальник округа уже ничего не мог изменить, не рискуя навлечь на себя репутацию труса и насмешки товарищей по оружию. Нет. Не ему, князю, гвардейскому офицеру, отступать от слова.

И ровно в назначенный час он возглавил сводный отряд и вступил в Ассиновское ущелье.
Дул порывистый ветер. Недружелюбно шумела горная река.
Отряд двигался по узкой тропе бесконечной вереницей пеших и конных солдат. А скалы — слева и справа — таили загадочное молчание.
Чтобы нарушить тягостное безмолвие, командиры приказали солдатам петь. Но никакого пения не получилось. Люди шли цепочкой. Ревела река.

Начались мосты. Их на пути было тринадцать.
На втором мосту князя догнал поручик, которому было приказано взорвать башни аулов Нелх и Кек, где целый год ютилась семья Зяламха. Поручик рапортовал о выполнении приказа и добавил, что всех жителей этих сел, захваченных на месте, ведут под конвоем в конце отряда. Князь выслушал его и молча отдал честь.

«А может быть, старшину обманули? - думал он. — Может быть, умышленно хотели, чтоб мы пошли по другому ущелью, где действительно приготовлена засада? А я взял, да и не попался на эту уловку! В военном деле так: кто кого обхитрит!» Но от этой мысли его внутренне передернуло. «Тоже мне «военное дело»!

«Кампания»! Против кого? Против жалкого вора и казнокрада! Противничек!» - И он иронически улыбнулся. Оглянувшись, начальник округа увидел цепочки солдат, женщин, детей Зелимхана, идущих под конвоем. «Зачем солдаты ведут их под ружьем? Куда они здесь денутся?!» — подумал он. Поручик саперной части шагал рядом с командиром сотни Дагестанского полка, весело улыбаясь и жестикулируя. Видно, он рассказывал о том, как уничтожил ингушские села.
Миновали третий мост. Небо над ущельем то открывалось, и тогда видна была его узкая синева, подобная морской лагуне, то заволакивалось косматыми тучами, которые цеплялись рваной бахромой за макушки гор и вершины чинар.

Когда, бодро пофыркивая, довольный утренней прохладой конь начальника вступил на четвертый мост, раздался выстрел. Князь запрокинулся и упал навзничь. Выстрелы гремели с обеих сторон. Никто не мог понять, сколько человек в засаде и откуда стреляют. Солдаты в панике метались, валились под пулями и палили наугад...

Начальник округа лежал убитый. Тяжело ранен был командир сотни дагестанцев. Убиты поручик, ингуш из милиции, казак, много всадников Дагестанского полка. Раненые стонали, взывая о помощи. Семья Зяламха сбилась в кучу. Плакали дети.
Стрельба стихла так же внезапно, как и началась. Непривычной показалась тишина. Вдруг жена Зяламха, лихорадочно перебегавшая глазами от одной скалы к другой, от одного дерева к другому, сквозь слезы увидела его... Зяламх стоял на горе, около острой каменной глыбы, и смотрел в ущелье. «Он смотрит на нас... на детей». Крик замер на ее губах. «Сейчас убьют...» - пронеслось в голове. Она была уверена, что и солдаты видят его... Суеверный ужас исказил лицо одного из них... Вот другой сдернул с головы шапку... Третий приподнял винтовку...
- Не трожь!.. - крикнул кто-то. И ни один солдат не выстрелил... Или они верили молве, что Залимхан заговорен?.. Или не хотели стрелять в человека, который никогда не причинял вреда простым людям...

Что это? Рядом с ним встал горец. Лицо в башлыке... Но какой он огромный! Словно горный дух... Горец тронул Зяламха за плечо. Еще мгновение - и они вместе исчезли в чаще леса... будто их и не было.
А может быть, действительно все это ей показалось? Женщина повернулась к жене Солтамурада и поняла, что Зяламх был... что он прощался с ними...
Заломленная папаха, коричневое от вечного ветра лицо, короткая борода, винтовка в опущенной руке и гордый взгляд, устремленный на дно ущелья... Это конец... Только это осталось теперь ей навсегда...

Абреки ушли. Семью Зяламха повели дальше. Вместе с ними повезли трупы. И трупов болыше, чем пленных.
Вечером на дальней горе Зяламх прощался с друзьями с берегов Ассы.
- Женщинам они ничего не сделают, - говорил Калой, а Зяламх глядел вдаль, словно надеялся увидеть их за горизонтом. - А тебе следует уйти совсем в другую страну, раз ты не хочешь остаться с нами. Сейчас они кинутся за тобой, как никогда прежде. А народу нужно, чтоб ты был на воле... Ведь это дает людям силу держать поднятой голову...
Зяламх вздохнул:

- Понимаю. Десять лет я на воле. Десять лет дерусь. А круг сужается. Отца убили, братьев убили, жен, детей отняли. Один я остался да он, - Зяламх показал на своего пятнадцатилетнего брата. - Убьют и нас... Но до тех пор, пока я жив, они будут чувствовать, что им не все дозволено. Спасибо, Калой, тебе, твоим людям. Вы всегда были настоящими горцами. Сердце плачет, отрываясь от вас... Но вы дорого заплатили за дружбу со мной. Цорх, Эрш, Кек, Нелх взорваны, сожжены. Люди - в Сибири. Теперь грозят выслать вас всех... И у них хватит на это силы... Разве я могу оставаться здесь? Сегодня они ранили меня в сердце. Многим я отплатил. Но со многими счеты еще впереди!.. Моя доля такая. А тебя как старшего брата прошу: ты побереги себя! Мы не должны дать им возможность уничтожить всех нас. Ты подожди... Потерпи. Душа подсказывает мне: такие, как мы, еще понадобятся народу. - Он обнял Калоя. - Может, и не увидимся... Так я перед всемогущим Аллахом прощаю тебе все на этом и на том свете! И за все прошу у тебя прощения!
- За все прощаю... И сам прошу прощения... - ответил Калой. Он придержал стремя, пока друг его и гость садился на лошадь. Потом отдал его брату своего коня.
— Бери! От всего сердца!..

Зяламх только покачал головой и поехал. Мальчик последовал за ним.
Долго двигались они по горе. А Калой со своими людьми стоял на вершине и смотрел им вслед, предчувствуя, что отважные харачоевцы покидают их навсегда.
Разные судьбы ждали их впереди.

Видел ли позже Калой Зяламха? Никто на это не смог бы ответить. Сам он молчал и жил, как все крестьяне-горцы, заботой о земле, о хлебе. И не было видно, чтобы его занимали другие дела.
Правда, иногда он уезжал из дому на несколько дней. Но это случалось редко, да и что удивительного! Ведь у Эги так много родни во всех плоскостных аулах.
Ровно через год после похода Андроникова, в том же месяце, когда ревет олень, пришла весть о том, что где-то в Чечне в стычке с войсками убит младший и последний брат Зяламха - тот самый мальчик, которому Калой подарил лошадь. А еще через два года — в месяц рогов - вернулся Калой из Владикавказа черный от душевной боли. Он привез газету, на которой был нарисован убитый Зяламх.

На это известие сбежался весь аул. Люди не могли поместиться в башне, и Калой вышел к ним на террасу. Впервые так много лиц глядело на него, так много людей ждало его слов. Говор стих. Казалось, все затаили дыхание. Калой поднял на молитву руки. Это был безмолвный ответ тем, кто еще сомневался. Вслед за ним подняли руки все...

Когда кончилась дуа, Калой вынес газету, повернул ее темным пятном изображения к людям и негромко сказал:
- Вот он...
Только те, кто находился рядом с ним, могли рассмотреть на этом снимке босого горца в черкеске, который лежал навзничь и держал в мертвой руке браунинг.
Газета пошла над головами людей.

- Со времен имама Шамиля, - заговорил Калой, - ни один человек по всей Дягистане* не причинил царской власти так много неприятностей, как он. Они сами выгнали его из дому, сделали эбаргом, возненавидели и сами убили! Убили всех его родных! Тысячи чеченцев и ингушей разорили и сослали на каторгу! Я видел, я встречал городских ингушей, которые говорили, что все беды на нас навлекал он. Теперь его нет. Теперь увидим: он ли был виной всему?