Абрек Ахия из КБР

 ...Старики говорили, что человек, решившийся уйти в абреки, как бы ни старался уберечься, как бы ни прятался, больше семи лет не мог выдержать такой жизни.

В абреки уходили по разным причинам. А шагнувший против государства, не мог рассчитывать на хороший финал. Даже самые храбрые и отчаянные сыны гор, в одиночку бросавшие вызов несправедливости и репрессиям властей, не могли одолеть силу государства. Они бросали свои семьи, терпели немыслимые лишения и, вздрагивая от каждого шороха, пытались выжить и отстоять собственное представление о справедливости, которое отличалось от Закона. Возмездие над такими всегда было скорым, жестоким и показательным для других. Молодой Нохтарпаша Ациканов, к примеру, не поладил с чиновниками и погиб в бегах, не пробыв в абреках и этих семи лет. Смерть лучшего была не из лучших. Жангуланов Ахия Аслангериевич прожил в горах абреком 35 лет! Дожив до 97 лет, он умер от болезни в своем домике среди людей. Да упокоит его душу Всевышний.

Ахия родился в селе Хабаз, в Кабардино-Балкарии. Год и день его рождения остались записанными на краюшке одной из страниц Корана сельского эфенди Хамита Мамчуева. Односельчане помнят Ахию на редкость крепким мальчуганом, хоть и не выдался он ростом. Когда подрос, работал в колхозе, возил молоко на молокозавод. Взявшись двумя руками, он мог поднять на арбу четыре полных фляги по 40 кг каждая. Когда началась Великая Отечественная в 1941 году, он ушел на фронт, принимал участие во многих боях. В одном из них, под Ростовом-на-Дону, он получил ранение и эшелоном был вывезен в госпиталь в Кисловодске. Когда немцы вплотную подошли к городу, раненых эвакуировали в горы.

Далее мы приводим рассказ самого героя повествования:

- Войска беспорядочно отступали, раненые разбредались, стараясь помогать друг другу. Страшное было зрелище. Не дай вам Бог увидеть и испытать такое! Мы кое-как поднялись выше Кисловодска и дошли до пастбищ, где располагались кошары. Там почти не было уже ни скота, ни людей - кто, спасаясь, ушел повыше в горы, кто поспешил поближе к селам. Скотоводы больше всего боялись дезертиров, которым нечего было уже терять и в страхе за себя, они могли что угодно сделать с безоружными пастухами. Там мы отдохнули, набрались сил и пришли к выводу, что нам нельзя оставаться вместе в большой группе, что надо разделиться на группы по 3-4 человека.

Мы, четыре человека, пошли в одну сторону. Чтобы защититься от волков или медведей, с собой у нас не было даже нормального ружья или пистолета. Оставшимся на кошаре, самым немощным мы при каждом удобном случае помогали пропитанием. Так, в беспорядочных скитаниях прошли месяцы.

Когда немцев повернули вспять, и в регионе вновь установилась Советская власть, мы узнали, что НКВД преследует находящихся в бегах дезертиров и беспощадно расправляется с ними. Мы не были дезертирами, мы не были из тех, кто покинул ряды армии с оружием в руках, не сумев вытерпеть суровых условий войны. Но в эти тяжелые времена и разбираться бы не стали, кто прав, кто виноват. Подумав, мы решили продержаться какое-то время в стороне и ни с кем не встречаться, тем более на нас была армейская форма.

Когда узнали, что после карачаевцев выселили и всех балкарцев, мы поклялись перед Аллахом и друг перед другом, что умрем на своей земле. Тех, кто избежал депортации отправляли в сибирские лагеря. И при этом не разбирались, был ли ты в день выселения на охоте, у родственников другой национальности или же подался в абреки. О нашем же существовании никто не знал.

Нам казалось, что самое страшное мы уже видели на фронте, где человек выживает по издавна заведенным законам войны - или ты, или тебя. Но стоило издалека посмотреть на опустевшие аулы в марте 1944-го, как невыносимая душевная боль раздирала нас на части!

Мы в те годы жили поблизости от кабардинских сел, устраиваясь в устьях рек, под корнями больших деревьев, в пустовавших на окраинах сараях. Наше существование ничем не отличалось от собачьей. В долгие зимние ночи, из-за боязни быть обнаруженными, не могли развести костер. После того, как двое по своему желанию покинули нас, мы с Махмутом Хуболовым из Верхнего Чегета пытались выжить сами, поддерживая друг друга, как могли. Одежда наша износилась, летом оголенные места жгла крапива. Еда состояла из остатков картошки, которую мы находили в уже выкопанных хозяевами огородах и жарили на золе. В холодные времена и ели, и согревались этой картошкой, засовывая ее за пазуху. Оказывается, человек, даже живя в постоянном страхе, все может выдержать, ко всему привыкнуть. Но если что-то человеческое в нем остается, он не может долго жить как дворовой пес, обросший, в рваной одежде, служа пищей для паразитов. Ведь это - наши горы! Даже если будем пить одну лишь горную воду и питаться одной лишь травой, выживем. А если и умрем, чтобы уберечь труп от хищников, оставшийся в живых обложит его хотя бы камнями, соорудив подобие склепа.

Порешив на том, ушли к верховьям Малки. Нашли пригодную для жилья пещеру и остановились там. Дикие туры часто мимо нас спускались на водопой. В тот период на них никто не охотился, а они, будто зная, что у нас нет оружия, подходили довольно близко. А мы каждый раз глотали слюни, засматриваясь на них. Но раз Аллах не дал умереть, то и помощь может прийти только с Его стороны.

Вышли как-то осмотреть близлежащие окрестности. И вдруг заметили, что в трещине одной из скал как-то неестественно сложены камни. Мы с Махмутом подошли и сдвинули несколько камней, а там - ружье, патронташ и много патронов в мешке! Нашей радости не было предела - теперь уж поедим мяса и попьем бульон. Исполнилась наша мечта: убили одного из тех туров. Но у нас не было никакой посуды, и мы варили мясо как в старые времена: хорошенько промыв желудок животного, заполняли его водой, клали туда мяса и подвешивали над огнем. Только отсутствие соли немного портило вкус. А что нам было делать? Мы же не могли пойти в магазин и купить? Потому мы довольствовались пресной пищей. Со временем даже привыкли к ней.

Долгое время на окрестных пастбищах не было скота. Когда же в первый раз вывели скот на пастбища Хаймаши, пастухи привезли и рассыпали соль для скота. И как только мы добавили эту соль в еду, наши животы раздулись, да так сильно, что мы готовы были предстать и сделали друг другу завещание на случай, если кто-то из нас все же выживет. Но, видимо, Аллах нас и в этот раз пожалел.

Мы хоть и жили в дикой природе, но жилище свое приспосабливали как можно лучше. Чтобы зимой нашу пещеру на берегу реки не продувало, углубили и обложили ее камнями, отчего она стала напоминать медвежью берлогу. Не будучи следопытом, просто мимо проходящий человек не смог бы нас обнаружить. На лето нашли другую пещеру, на вершине горы. Устроили так, чтобы внутрь ручейком проходила вода. Перемешали солому с шерстью туров и сделали себе подстилки, чтобы удобнее было спать. Натаскали вовнутрь дров. Чтобы не выдать себя дымом от костра, мы использовали дрова, очищенные от коры и заготовленные в прошедшем году.

Наша летняя пещера находилась очень высоко над пропастью. Другого пути подняться туда, кроме как по узкой горной тропке, не было.

Махмут Хуболов был старше меня. Он был очень религиозным человеком, постился по 3-4 месяца в году. Он предпочитал не выходить из пещеры, так как не любил особо охоту. А я, напротив, не мог долго сидеть внутри. Как-то, в один из обычных дней я пошел на охоту. Перед рассветом на одном из склонов наткнулся на место лежанки туров. Выстрелил и попал в одного из них. Туша скатилась и упала на уступ скалы. Я никогда понапрасну ни одного патрона не использовал и подумал, что не может несчастное животное погибнуть от моей руки и стать пищей грифов. И я решил вспомнить дни, когда был мастером лазать по горам. С трудом спустился к месту падения тура, освежевал его тушу, выбросил голову, ноги и внутренности, остальное решил забрать с собой. Но сколько бы ни пытался, с мясом и без - никак не получалось подняться, как будто меня что-то держало.

Я много чего передумал, пока сидел там. Думал даже, что меня настигло проклятие Апсаты. Рассказывали, что в давние времена в Балкарском ущелье был густой лес. Девять братьев Жангулановых из-за того, что нещадно рубили деревья, были прокляты лесным духом. До сих пор, я думал, мой род не смог избавиться от того проклятия… За три дня и три ночи я многое о чем думал на этом скальном выступе. Махмут спас меня. После долгих поисков, он нашел меня, принес веревку из пещеры и вытащил.

Наверху нашей летней пещеры была ровная полянка. Когда из Ставрополя или других больших городов вертолет привозил людей на охоту, то садился там и охотники оттуда шли пешком в горы. Им тоже не давали себя обнаружить. Недалеко от той площадки мы разбили огород и сажали картошку. Чтобы скрыть посадки, не делали борозды и сажали вперемешку с кустами орешника. Как только картошка прорастала, половину уничтожали крысы. Поэтому по всему периметру огорода рыли канал и таким образом пытались сберечь урожай. Часть собранного оставляли на семена. Оставшегося урожая хватало до следующего года. Из картошки и мяса мы делали суп, да и просто варили в мундире. Пили бузу, которую делали из той же картошки. Мой товарищ Махмут из религиозных соображений не пил перебродившую бузу. По крепости она, наверное, не уступала 40-градусной водке. Но вы не подумайте, что я пристрастился к этому крепкому напитку.

Старшие братья моего отца - Голай-Хажи и Гоммай-Хажи - были знатоками ислама. Как раз вскоре после их возвращения из хаджа, часть наших людей стали уезжать в Турцию. И они переехали туда. Мой отец Аслангерий не захотел переселяться и остался на родине. Отец хоть и не был в хадже, но тоже был не далеким от религии человеком и меня кое-чему успел научить. Я всегда чтил Коран и читал его. Пусть Аллах нас простит, но бывало, что приходилось и грешить. За это я по сей день прошу у Него прощения. Не считая того времени, когда был на войне, никого не убивал. Когда были в бегах, крал из сел кур, овец, не спрашивая, кто хозяин. Кроме этого, когда колхозный скот выводили на пастбища, из коша незаметно для пастухов брал муку, соль. Кстати, - извините уж, что рассказываю так сбивчиво, - как только мы поднялись в горы, начали пить горную воду и питаться мясом диких животных, вмиг избавились от паразитов.

…Как-то в пещере мы держали чью-то заблудившую корову. Она была отелочной, не стали резать, боялись взять грех на душу. Зарезали, подождав, пока она отелится и теленок подрастет. Оставшись без матери, теленок начал мычать. Чтобы нас не обнаружили, не оставалось другого выхода, кроме как его тоже зарезать. Прости нас, о, Аллах…

Наша солдатская одежда износилась, а попытаться достать другую мы не решались. Смастерив из дерева подобие станка, мы, как наши бабушки, обрабатывали шкуры, мяли их, кроили и кожаными нитями шили себе одежду. Из шкур туров, диких коз и маралов шили так же и шубы. Обувь мастерили из того же материала. Когда хочешь выжить, приходится учиться всему, мастерство как-то само собой приходит.

Махмут, никогда раньше не жаловавшийся на здоровье, как-то тяжело заболел. Когда ты абрек и находишься в бегах, не пойдешь же за помощью к доктору. Пытался лечить его отваром из трав. Он говорил, что болят внутренности, и показывал на область груди и живота. Не жалея себя, делал массаж, поглаживания, пытался заговорами лечить. Перепробовал все, что знал. По моему разумению, он изводил себя постами и не питался как следует и, скорее всего, испортил себе пищеварительную систему. Всячески пытался помочь ему, но не все было в моих силах: он не выжил…

Я вырыл ему могилу на одном из склонов и похоронил. На скале рядом сделал метку. Потом ходил и читал молитвы. Да примет Аллах его душу в рай. После смерти Махмута, я будто осиротел, оставшись наедине со своим котом. Этот кот всегда встречал меня, лежа наверху пещеры и высматривая меня издали. А в одно раннее утро я не увидел его силуэта - кот умер от старости, дожидаясь моего возвращения на том же самом месте... Резьба в стволе ружья до того истерлась, что при выстреле на охоте пуля просто падала на землю. Я начал понимать, что жизнь моя близится к концу.

Как ни прятался от людей, со временем начал часто с ними сталкиваться. Узнал новости о своей семье и о селе. Моя первая жена была из рода Апшаевых. Перед войной, оставив ее с дочерью Фатимат, обзавелся новой семьей. Выяснил, что Фатимат выросла, вышла замуж за Кайгермазова Байдуллаха Алиевича и вместе с матерью живыми и невредимыми вернулись из ссылки. А моя вторая жена вместе с двумя детьми умерла на чужбине, не сумев снести тяжестей депортации. Несмотря на то, что узнал много нового о сельчанах и родственниках, не помышлял о том, чтобы оставить жизнь абрека и вернуться в свой дом в селе. Но некоторые давние знакомые начали убеждать: тебя, мол, не посадят, вместо одного 10-летнего ты отсидел 3-4 срока. Так говорили мне одни из достойных людей в народе, такие как директор в то время совхоза "Эльбрус" Черкесов, Жаппуев из Лашкуты и еще несколько человек...

После того как вернулся к людям, Ахия не стал жить с первой женой, обосновался недалеко от Второго Чегема, купив домик с участком, чтобы быть поближе к сестре. На вопрос, почему бы ему не вернуться в свой родной Хабаз, он ответил, что не забыл родные края, но так как больше всех на свете любит свою сестру, остался доживать свой тяжкий век рядом с ней.

Зять его, Байдуллах Кайгермазов устроил в честь тестя большой той в Хабазе. Там были не только родственники и старые знакомые, там было все село. Одни жалели его, кто-то пытался осудить, но большинство отдавали дань уважения абреку Ахие за все пережитое, за силу духа и за все нерассказанное им о 35 годах. На том празднике он мастерски исполнял народные песни, было у него много и своих песен, сложенных в течение почти 13 тысяч дней и ночей…

Он как-то неожиданно захворал и попал в больницу. Ему сделали операцию на мочевом пузыре. "Сколько ни жил в горах, - сказал Ахия врачу, - даже насморка не было".

Ибрагим Жангуланов, Нальчик